Алексей Федорчук
Вот и настала время рассказать историю о том, как возник славный Орден, неоднократно поминавшийся на предыдущих страницах. Ибо произошло это аккурат между эпической рыбалкой на метеостанции и Большим маршрутом от лагуны Северной. А именно во время переезда из первого пункта в тот, что должен был стать исходным для второго.
Ехать там было всего ничего — километров 15, если, опять-таки, следовать полёту птиц. Если же оставить птицам небо, а самим обратиться к тундре, были возможны варианты. Первый, подсказываемый здравым смыслом — обогнуть лагуну Северную вокруг. Однако таким образом путь удлинялся минимум втрое. Плюс к тому, что при этом пришлось бы проламываться сквозь кедрачи, ольхачи и прочие зелёные насаждения, которые вездеход ох как не любит. Да и вызывала сомнения переправа через речку, в лагуну впадающую: судя по карте, она была весьма приличной, не меньше Большого Тигиля, а там вполне было где поплавать (в следующий сезон в этом пришлось убедиться, но об этом в другой раз).
Второй же вариант был вполне авантюрным: шпарить напрямую по косе, отделяющей лагуну от моря имени командора Беринга, а затем преодолеть протоку, которая, наоборот, их соединяет. В этом случае дорога асимптотически приближалась к птичьему полёту, проходила в основном по прибойке и потому не сулила никаких осложнений. Кроме одного — собственно преодоления водной преграды. Такие протоки обычно не широки, метров 10–30, но иногда бывают довольно глубокими, то есть вездеходу, возможно, придётся вставать на плав.
Карта в этой ситуации помочь не могла: косы и рассекающие их протоки каждый год, во время осенних штормов, перемываются нахрен. А опыта плавания на ГТСке по морям и океанам, даже в виде лагун и проток, у нас тогда ещё не было, и потому сомнения по этому поводу были. Однако они были развеяны двумя факторами. Первый — сакраментальное русское «где наша ни пропадала!»: плавали через такие реки, как Апука и Ачайваям, весьма серьёзные, особенно в начале сезона, во время таяния. Так неужто мы каких-нибудь пару десятков метров не переплывём? Тем более, что в протоках, в отличие от именованных речек, никаких дополнительных осложнений типа заломов нет.
А второй фактор, тогда показавшийся главным: «огибательный» путь заведомо отнимал целый день. А погоды в тот сезон стояли устойчиво хорошими, абсолютно для Олюторки неожиданными. Что, как известно всем полевикам, угрожает внезапной и затяжной непогодой вмёртвую(которой, надо заметить, в том году мы так и не дождались). В путь же «спрямлённый» можно было выступать прямо сейчас — обсуждение это происходило во второй половине дня, после последнего, действительно прогулочного, маршрута в окрестностях метеостанции. И даже не можно, а нужно: здравый смысл подсказывал, что если уж плыть через протоку, то — по приливу. А прилив в те дни, по нашим прикидкам, должен быть уже совсем вечером (как я говорил в прошлом очерке, с таблицей приливов у нас были некоторые напряги).
Нищему собраться — только подпоясаться, геологу — в вездеход загрузиться. Загрузились и поехали. И без всяких приключений ехали до самой протоки. Вид которой нас, надо сказать, не очень вдохновил. Во-первых, она показалась нам раза в два-три шире ожиданий. А во-вторых было абсолютно непонятно, прилив сейчас или отлив. Похоже, тот самый «верхний ноль», когда вода приливать уже кончила, но отливать ещё не начинала. Однако перспектива огибать лагуну, уже с заведомой ночёвкой, вдохновляла ещё меньше. И потому, подтянув гусянки до предела, прикрутив навесную гидродинамику (весьма, надо сказать, покорёженную о кусты при предшествующих переправах через реки), мы, не зная броду, полезли в воду. С сакраментальным кличем «гребись всё конём», что в той ситуации было не эвфемизмом, а могло пониматься буквально.
И опять-таки поначалу всё шло хорошо — вода едва покрывала катки, то есть шпарили мы по продолжению косы. А до противоположного берега протоки оставалось метров 10–15. И казалось, что плавать нам не придётся — протоки без глубокой промоины тоже иногда бывают. Хотя встретить это в такой здоровой лагуне с большим водосбором было несколько удивительно.
И тут природа, дабы мы не очень удивлялись, подготовила нам то, чего и следовало ожидать: машина мгновенно ушла в воду по самую, так сказать, ватерлинию. И прочно встала на плав. Тут же выяснилось, что, оказывается, пока мы копались с гусеницами и гидродинамикой, «нулевая фаза» сменилась таки отливом. Который подхватил нас и понёс немножечко в море. Для полноты счастья напором воды сорвало гидродинамическую навеску с одной стороны (я же говорил, что она была покорёжена, и держалась даже не на честном, а на откровенно бесчестном слове). И движения нашей машины обрели некоторую асимметрию.
Замечу тут в скобках, что в той ситуации штатная гидродинамика и в отменном состоянии мало чем помогла бы. Ибо дерьмо это было, а не гидродинамика. В последующем плавать по протокам, лагунам и даже заливам приходилось немало — в принципе, ничего особо страшного в этом нет. Но гидродинамические щитки выбрасывались на помойку ещё в посёлке, а для целей этих использовалась самая обычная доска, притянутая спереди. Но об этом — в других сюжетах.
Не знаю, что думали в это время ребята, сидящие на крыше — Пашка и Вовка Буздин. Ну а я, на правах началнега пребывая в кабине и наблюдая вокруг «кипящее море», начал вспоминать слова «Варяга» — в последующем хоровое исполнение его стало нашей традицией во время любого более-менее серьёзного «заплыва», и она всегда приносила нам удачу.
Но это было потом. А пока вероятность разделить судьбу легендарного крейсера представлялась не вполне нулевой. Если бы не Юрка Тислов, наш вездеходчик. И потому тут самое время рассказать о нём чуть подробней.
В прошлой своей жизни он служил действительную в бронетанковых войсках. Потом остался на сверхсрочную, сначала прапорщиком (этот самый институт учредили аккурат в то время), потом офицером. И вся его служба прошла в НИИ Танкостроения — том самом, что в Кубинке. И при котором находится музей бронетанковых войск — ныне место паломничества всех фанатов WoT. А служил он там совсем не научным сотрудником, а, попросту, механиком-водителем — испытателем танков. Тех, что создавались тогда, тех, что нынче стоят на вооружении, и тех, которые в серию не пошли никогда. Потому что требовали за рычагами таких, как Юрка. А таких, видимо, было немного…
Доводилось Юрке иметь дело и с техникой ненашинской — её, в качестве будущих экспонатов музея, доставляли с мест ведения боевых действий экспресс-методом, иногда — не вытряхнув содержимое. В частности, для ночных поездок за самогонкой у них был специально зарезервирован израильский БТР, который поначалу вызывал некоторое удивление у местных жителей, как в известном анекдоте.
Надо сказать, что плавать Юрка очень не любил. Почему — не рассказывал. Но, по случайным обмолвкам после «литры выпитой» (хотя он был, наверное, самый мало пьющий из всех советских офицеров, которых я знал) можно было догадаться, что ему приходилось преодолевать всякоразные водные преграды и вплавь, и по льду, и по дну. И приятных воспоминаний у него это не оставило. Но если плавать таки приходилось — он подходил к этому вопросу со всей ответственностью военного аккуратиста. Иногда казавшейся занудством — но в ситуациях, подобных описываемой, себя более чем оправдывающей.
Так что, ребята, которые WoT’овцы, когда занесёт вас в Центральный музей бронетанкового вооружения и техники, вспомните славного парня Юрку Тислова — советского танкиста и блестящего полевого вездеходчика. Ныне он среди верхних людей — уверен, что они отвели ему достойное место в своём кругу.
Но вернёмся, однако, в окрестности лагуны Северной. Поначалу было не очень понятно, что будет с машиной — двинется ли она к ближайшей твёрдой земле (которая, как легко догадаться, находилась внизу), или понесёт её в открытое море, как баржу с Зиганшиным и товарищами. Однако скоро оказалось, что со стрежня нас выкинуло, и мы плывём в тихой-тихой воде, нарушаемой лишь мелкой рябью — при нуле баллов по товарищу Бофорту. И тут Юрка, спокойно и аккуратно отрабатывая то правой гусянкой, то левой, развернул машину к берегу, пока одной из них она не цепанулась за грунт по другую сторону протоки. После чего мы медленно, но отнюдь не печально выбрались на сушу.
Вылезли из кабины, слезли с её крыши. Закурили. И тут Юрка рассказал историю, которая и послужила поводом для учреждения ордена. Звучала она (после некоторой литературной обработке) примерно так:
Подъезжает к замку Змея Горыныча Илья Муромец, лупит в ворота булавой и кричит криком богатырским:
— Выходи, Хуёбалда Зелёная, на смертный бой!
В ответ — молчание. Лупил-лупил, кричал-кричал — ни малейшего отклика. Булаву расплющил, плюнул, развернулся, уехал.
Подъезжает к замку Добрыня Никитич, рубает по воротам мечом и кричит криком богатырским:
— Выходи, Хуёбалда Зелёная, на смертный бой!
С тем же результатом. Меч иззубрил, плюнул, развернулся, уехал.
Наконец, подъезжает к замку Алёша Попович, и давай ворота копьём таранить, да криком богатырским кричать:
— Выходи, Хуёбалда Зелёная, на смертный бой!
Опять в ответ тишина. Сломал копьё, плюнул, развернулся, чтобы уезжать. Тут ворота приоткрываются, в створку высовывается одна из голов Змея и говорит:
— Ну и что, что Хуёбалда Зелёная? Зато живой!
Тут-то мы и поняли, что это мы и есть — Хуёбалды Зелёные. И немедленно учредили одноимённый Орден. Статут которого предусматривал награждение Знаком отличия за отменно героическое преодоление трудностей, которые перед тем сами себе героически и создали. Ну а за деяния, на героизм не тянувшие, награждать Медалью Хуёбалды Зелёного.
Надо сказать, что за почти 15 лет работы в Корякии и на Камчатке полными кавалерами Ордена стали, кажется, все из нас — и очень быстро. Так что пришлось придумывать дополнительные регалии — «пряжку, темляк, репеек и так далее». А также банты, молотки, желудя и… но об этом не будем.