Наш Блогосайт: Linux и «лирика»
О Linux'ах, геологии, истории и литературе
Алексей Федорчук
На FB напомнили, что сегодня день памяти Юрия Визбора. Что я считаю очень неправильным: неправильно это, поминать, и в день смерти. Правильно — вспоминать, и ближе к дню рождения. Именно так мы обычно и поступаем в отношении наших ушедших товарищей — когда есть возможность. Поэтому хочу рассказать одну историю, далеко отстоящую во времени. Читать далее «Юрий Визбор и московский ураган 1998 года»
Алексей Федорчук
С гор назад я писал о том, как в 1966 году началось моё знакомство с авторской песней. Вскоре после чего сформировался список моих любимых авторов, включающий Визбора, Окуджаву и Галича. И список этот оставался неизменных на протяжении тридцати лет — разве что в студенческие годы е нему добавились песни Бориса Алмазова. Читать далее «Тимур Шаов как зеркало пост-советской России»
Алексей Федорчук
Некогда я рассказывал о Великом Матерщиннике. Который был просто Цицероном в своём деле. И в конце своего рассказа обмолчился, что уроки его мне очень пригодились в дальнейшей жизни. Но это было много лет спустя. И рассказ свой о тех событиях я хочу предварить чем-то вроде эпиграфа из песни великого французского поэта Жоржа Брассенса в преложении не менее великого переводчика Марка Фрейдкина: Читать далее «Обсценные истории. Воспоминания сквернослова»
Алексей Федорчук
Тут на Фейсбуке зашёл разговор о том, кто кому обязан — репортёр ли, получающий информацию от участника неких событий? Или — участник репортёру. Поскольку практика показывает, что участников любых событий с каждым годом становится всё больше. Прямо пропорционально удалению данного события во времени. И потому у репортёра всегда есть выбор: разговаривать с ветераном Куликовской битвы, участником битвы на Калке или героем сражения на реке Каяле. И, соответственно, писать о ком. И в связи с этим вспомнилась мне одна довольно старая история. Читать далее «Девушки, и их нравы. Из воспоминаний репортёра»
Алексей Федорчук
Сразу должен покаяться, что в ботанике я ничего не понимаю — и розу-то от мимозы не отличу. А уж что такое эдельвейс — и вовсе не знал ничего, кроме того, что где-то (не у нас) они цветут. И только в наши дни узнал, что разных эдельвейсов существует очень много, и некоторые из них — не совсем эдельвейсы. Например, возможно, тот, что изображён на почтовой марке Незалежного Кыргызстана: Читать далее «И на Алае цветут эдельвейсы»
Алексей Федорчук
Сегодня некоторое время назад меня потрясло сообщение, что некий отель в Чехии потребовал от российских туристов письменного признания Крыма украинским. В противном случае угрожая отказом в заселении. Дело дошло до Конституционного суда, который признал правоту владельцев отеля — они имеют право не быть политически нейтральными. Что, разумеется, первым делом напомнило слова известного стихотворения: Читать далее «Чешское пиво — или ну его нафиг?»
Алексей Федорчук
Дело было году в 75-м. Сидим мы с моим другом и тёзкой, Лёхой Платоновым (он не раз на этих страницах упоминается). И занимаемся тем, чем в межсезонье у нас принято было заниматься — то есть водку пьянствуем. И тока намылись перейти к нарушению беспорядка — как телефон звонит: ребята, нужна ваша помощь и ваши рюкзаки. Читать далее «История о тираже второго издания книжки Венички»
Алексей Федорчук
Закончив с рыборазделочными работами, начали мы думать, что делать дальше. До времени Ч (то есть до прибытия в Москву) оставалось ещё недели две или три. Которые резонно было употребить на что-нибудь полезное. Однако в тот год имелся и второй осложняющий фактор — дефицит бензина по всему району. Свой у нас был уже на исходе, а разжиться оным в посёлка было не реально — кажется, в ту навигацию танкер вовремя не пришёл. Читать далее «Как курили геологи встарь: Олюторские эпизоды, 1984 год. Эпизод второй. О вреде лени и бросания курить»
Алексей Федорчук
Ввиду праздника, который в прошлом году был одновременно и Днём геолога, а в этом — днём разминки для оного, мне показалось уместным взять тайм-аут относительно курительного цикла. И рассказать историю, связанную как с 1 апреля, так и с нашим профессиональным праздником. Правда, я не очень уверен на счёт года — но случилась эта история точно не раньше 1976 года (потому что с одной из её героинь я познакомился во время предыдущего сезона) и не позднее 1978 — потому что ы 1979-м жизнь моя несколько изменилась, и участия в мероприятиях, подобных описанному ниже, я не принимал. Читать далее «У врат таинственной полости: 1 апреля 1977 (?) года»
Алексей Федорчук
А теперь, после второй учебной практики 1976 года, я позволю себе совершить скачок во времени — в год 27-й сессии МГК, проходившей в стольном граде, который потом назовут Нерезиновой (буква Г в данном случае скрывает за собой слово «геологический», на не какое-нибудь другое). Собственно МГК у нашему полю отношения не имел, но выступал как нервирующий фактор: руководством было предписано строго-настрого — до начала оного свернуть полевые работы, вернуться и принять участие в его организации (но это совсем другая история, может быть, когда-нибудь расскажу). Читать далее «Как курили геологи встарь: Олюторские эпизоды, 1984 год. Эпизод первый: о пользе «Беломора»»
Алексей Федорчук
Если первая наша учебная практика проходила в разъездах от Москвы до Тарханкута и далее, то вторая в бытовом плане проходила очень спокойно. Окопались мы на Крымском нашем МГУёвом полигоне, и снимали один и тот же пятидесятитысячный планшет, что снимали поколения студентов до нас, и уже несколько менее поколений — после. Но вопрос курева встал более остро, чем свобода Африки. Читать далее «Как курили геологи встарь: года скубенческие, курс второй»
Алексей Федорчук
Не прошло и двух лет, как лирический герой прошлой истории был послан Партией… нет, не подумайте худого, не коммунистической, а геолого-поисковой. И послан он был на три буквы, но опять же не те, что дети пишут на заборах. А которые в алфавите обзываются МГУ. И дальнейшие пять лет протекали под этим символом, в составе крепко спаянной и споянной 2-й группы геологов. Читать далее «Как курили геологи встарь: года скубенческие, курс первый»
Алексей Федорчук
Недавно в сети наткнулся на сообщение, что власти наши предержащие собираются полностью искоренить курение к 20… не запомнил какому году. Кажется, даже и внимания не обратил, ибо смысла не имело: на моей памяти один обещал коммунизм к 1980 году, другой — отдельную квартиру каждому гражданину к 2000. Результаты чего всем известны. Так что оснований доверять очередной дате нет ни малейших. А вот задуматься о причинах нынешней борьбы с курением повод есть. Читать далее «Как курили геологи встарь»
Адексей Федорчук
Традиционно самыми невероятными историями считаются охотничьи рассказы. Например, про то, как три охотника, отправившись на охоту, взяли с собой три бутылки водки. Две благополучно выпили, а с третьей бились-бились, открыть не смогли — и домой привезли. Однако у нас во студенчестве чуть было не случилась история ещё более невероятная — правда, завершившаяся благополучно. Читать далее «Из зимних практик — Кольский, 1978 год. Самая невероятная история»
Алексей Федорчук
В советское время о советских геологах писали немало — и в, так сказать, СМИ, и во всякого рода документах (а куды же без них, без геологов), и даже в романах (и рОманах). О первых двух моментах говорить не буду — разно писали. Но это иная тема. Читать далее «Продолжение седьмицы, день тринадцатый: лучшее о Советской Геологии. Альберт Мифтахутдинов и лошади у реки Убиенки»
Алексей Федорчук
Русскоязычный читатель не избалован изобилием литературы по истории так называемой «Чёрной Африки» (особенно в сравнении с книжками про индейцев и даже полинезийцев). А в далёкие времена моеей юности единственным источником информации по теме были романы Райдера Хаггарда. Которые, конечно, пробуждали к ней интерес, но удовлетворить его были не способны. Тем более, что и их тогда было переведено у нас — раз («Копи царя Соломона»), два («Жена Аллана»)… и обчёлся. Существовали, правда, и дореволюционные переводы нескольких «южноафриканских» романов Хаггарда (например, «Нада»), но они были трудно доступны. Читать далее «Продолжение седьмицы, день двенадцатый: между жанрами. Эрнст Риттер и его «Зулус Чака»»
Алексей Федорчук
Книжная седьмица, начатая некогда как развлечение в свободное (от сочинения Книги о Cintu) время, разрослась — и не видно ей конца-краю. По сему поводу показалось мне сделать для неё отдельное оглавление, чисто для удобства ориентации.
Алексей Федорчук
Как известно, SF советская и SF «забугорная» — два абсолютно разных жанра, которые (в отличие от fantasy) не связаны между собой ни генетически, ни исторически. И потому сказавши в теме номера А, надо обязательно добавить и Б. Тем более что детстве, отрочестве и юности я читал всю переводную фантастику, какая попадалась под руку — англо-, франко- и даже, кажется, испаноязычную. Читать далее «Продолжение седьмицы, день одиннадцатый: про SF «оттуда». Эрик Фрэнк Рассел и его «Аламагуса»»
Алексей Федорчук
Завершить декаду надо жанром, ранее в теме даже краем уха не засветившимся — то есть Science Fiction. Или, по нашему, по бразильскому — научно-фантастическим. А начну я разговор о SF с книжки, из которой некогда узнал о вычислительной технике, искусственном интеллекте и тому подобных материях, которые нынче задумчиво называются Информационными Технологиями (или, по ненашему, по гринговски — IT). Вот она: Читать далее «Продолжение седьмицы, день десятый: переходим к SF. Владимир Савченко. Открытие себя»
Алексей Федорчук
«Круг Земной» — одна из Королевских саг, о которых упоминалось в День первый. Самая известная, самая полная и, рискну добавить, самая лучшая. Правда, название её — чисто условное, и дано в Новое время по первым словам первой из входящих в неё саг (Heimskringla):
В современных изданиях Хеймскринглы (мне привычней такое её название), и не только русских, на титуле указывается и имя автора — Снорри Стурлусон. Но это имя ещё более условно, чем название. Ибо основано на утверждениях двух норвежцев, которые в XVI веке перевели Хеймскринглу на датский язык — Лауренца Ханссёна и Педера Клауссёна. Однако откуда они почерпнули эту информацию — неизвестно. И, соответственно, неизвестна и степень её достоверности.
Однако сам по себе Снорри был личностью весьма примечательной и заслуживает того, чтобы о нём сказать несколько слов. Тем более, что сведений о его жизни имеется достаточно — он много раз упоминается в «Саге об исландцах» (одной из составных частеей свода, именуемого «Сагой о Стурлунгах»), и неоднократно — в «Саге о короле Хаконе». Автором обеих саг, кстати, был (и это считается достоверно установленным) племянник Снорри, Стурла Тордарсон (1214–1284).
Снорри родился (традиционная датировка — 1178 или 1179 год) в семье Стурлы из Хвамма, основоположника рода Стурлунгов. Того самого, который дал имя целой эпохе в истории средневековой Норвегии, охватывающей период с начала XIII века до утраты Исландией независимости (1262 год). И Снорри был одним из центральных персонажей этой эпохи.
Снорри дважды (в 1215–1218 и в 1222–1231) был законоговорителем — высшим «магистратом» Исландии, не имевшим, впрочем, никакой реальной власти, кроме личного влияния. Которое основывалось на связях — как горизонтальных, в том числе родственных, так и вертикальных — количестве зависимых людей. Ну и на бабле, разумеется…
И с тем, и с другим у Снорри был полный порядок. С горизонтальными связями — благодаря принадлежности к влиятельному роду и воспитанию у Йона Лофтсона, потомка норвежских королей. С баблом — сложнее. От отца он, видимо, не унаследовал ничего: после смерти Стурлы Старого (в 1183 году — Снорри было тогда не больше 5 лет) его вдова потратила сыновью долю наследства. Став взрослым, Снорри быстро поправил своё финансовое положение. Во-первых, не исключено, что он получил какое-то движимое имущество в наследство от своего воспитателя Йона, умершего в 1197 году.
Во-вторых, он удачно женился на деньгах, точнее, на недвижимости, женившись в 1199 году на некоей Хердис Берсадоттир, получив за ней хутор Борг. Расставшись с ней и перебравшись на хутор Рейкьяхольт, он «вступил в союз на половинных началах» с одной очень богатой вдовой, в источниках не названной. В результате у него «стало тогда много больше богатства, чем у кого-либо другого в Исландии».
Ну а богатство обеспечивало Снорри и связи вертикальные: ежегодных поездках на альтинг его сопровождают сотни людей. А однажды — 80 норвежцев в полном вооружении, то есть наёмных бойцов и телохранителей. Опираясь на эту кодлу, Снорри ввязывается во все конфликты эпохи (а часто и провоцирует их), как с соперничающими группировками (главная из них возглавлялась Гицуром Торвальдссоном), так и с собственной роднёй, в частности, по линии родного брата Сигхвата. Правда, лично в боестолкновениях почти не участвует, предпочитая действовать чужими руками. А единственный раз, когда участия в мочилове избежать не удалось (в столкновении с племянником Стурлой Сигхватсоном из-за очередной «богатой вдовушки» и её добра) — воинской доблести не проявил, был разбит и спасался бегством.
Снорри дважды побывал в Норвегии — в 1218–1220 и в 1237–1239 году. В первый свой приезд он обретался при ярле Скуле, фактическом правителе страны при малолетнем короле Хаконе IV, получил от него звание скутильсвейна (младшее придворно-дружинное звание), а затем лендрманна (сопоставляется с графами Германии и баронами Англии).
Второе посещение Норвегии было для Снорри не столь удачным. Король Хакон в это время достиг уже более чем зрелого возраста (родился в 1204 году) и возжелал самостоятельности, что вылилось в вооруженный конфликт со Скуле (ставшим к тому времени герцогом). Непосредственной жертвой этого конфликта и оказался Снорри, примыкавший к группировке последнего и даже, по слухам (хотя и подвергавшимся обоснованным сомнениям), получивший от него звание ярла. Однако вслед за этим он нарушил королевское запрещение покидать Норвегию, и вернулся в Исландию.
Тем временем конфликт между Хаконом и Скуле достиг апогея. Последний провозгласил себя королём (на что имел право по своему происхождению), однако потерпел поражение и был убит. Став полновластным правителем Норвегии, Хакон припомнил неподчинение Снорри, и приказал самому своему последовательному исландском стороннику, упомянутому выше Гицуру, доставить Снорри в Норвегию. А при невозможности сделать это — убить. Гицур, будучи по совместительству и предводителем враждебной всем Стурлунгам группировки, с доставкой заморачиваться не стал. А в ночь на 23 сентября 1241 г. отправился с должным количеством людей в Рейкьяхольт, захватил хутор и отправил пятерых своих людей, Симона Узел, Арни Злого, Торстейн Гудинасон и ещё двоих, убить Снорри, сховавшегося в подвале дома. «Сага об исландцах» так описывает последние минуты его жизни:
Симон велел Арни, чтобы тот зарубил Снорри.
— Не надо рубить! — сказал Снорри.
— Руби! — сказал Симон.
— Не надо рубить! — сказал Снорри.
Тут Арни нанес ему смертельную рану, и вместе с Торстейном они зарубили его.
Таким образом, жизненный путь Снорри обрисован в источниках очень подробно. Помимо участия в распрях, стяжания всякого добра и интриг при норвежском дворе, в нём нашлось место и для многочисленных баб: «Сага об исландцах» говорит, что он «был непостоянен, и у него были дети и от других женщин» — кроме оставленной законной жены и пары «богатых вдовушек».
Как ни странно, отражено в источниках и литературное творчество Снорри — но почти исключительно поэтическое: согласно «Саге об исландцах» он был «хорошим скальдом и искусным во всем, что он брался мастерить». То есть «хорошесть» скальда определялась не каким-то там величием его мысли, а исключительно степень владения им общепринятыми приёмами версификации, включавшими выдерживание размера, использование аллитераций и внутренних рифм там, где положено, знание кеннингов и поэтических синонимов хейти.
Не случайно Снорри приписывается авторство и ещё одного произведения — так называемой «Младшей Эдды». И одну из её частей, так называемый «Перечень размеров», сочинил на самом деле он: это — хвалебная песня в честь короля Хакона и ярла Скуле, в которой в строго определённом порядке используются все размеры, употребляемые в скальдической поэзии. А также, видимо, придуманных им самим, о чём недвусмысленно говорится в тексте:
Многие из моих размеров никогда не употреблялись раньше
Впрочем, в источниках сама поэзия Снорри фигурирует скорее не в хвалебном, а в ругательном контексте, что и послужило причиной сохранения другого её примера. В более поздней, вероятно, хвалебной песне о ярле Скуле Снорри использует кенниг «жестокий к золоту», то есть щедрый, вероятно, им же и сочинённый. Однако это словосочетание может быть понято и так, что у ярла «жёсткая морда». И враги Снорри издевательски говорили, что именно в эту «жёсткую морду» ему и приходилось целовать ярла. Что как бы намекало на нетрадиционность их отношений — самое оскорбительное по скандинавским понятиям того времени.
Однако, так или иначе, сведения о Снорри как поэте, точнее, скальде — создателе версифицированных текстов, достаточно многочисленны. А вот указание на деятельность его как прозаика — одно-единственное. Это слова «Саги», что Стурла Сигхватссон
бывал тогда (20-е годы XIII века) подолгу в Рейкьяхольте и усердно давал списывать саги с тех книг, которые составил Снорри.
Однако оно очень неоднозначно. Во-первых, здесь ни слова не говорится о том, что среди этих книг была Хейскрингла. А во-вторых и главных, даже если речь идёт о ней, слово «составил» настолько многозначно, что участие «автора» собственно в «создании контента» (как сказали бы мы сейчас) оценить абсолютно невозможно.
Так что величание Снорри автором Хейскринглы, хотя и является нынче (почти) общепринятым, никаких оснований под собой не имеет. И, мне кажется, оно стало традицией по двум причинам. Первая — потому, что это даёт повод издателям и переводчикам лишний раз осветить историю эпохи. Вторая же — описать биографию человека, чуть ли не лучше всех освещённую источниками для того места и того времени. То есть, с одной стороны, «искать ключ не где потерял, а где светлее». А с другой — лишний раз напомнить о «славном парне Снорри Стурлусоне».
Что касается описания эпохи и биографии — это может только приветствоваться. А вот что касается «славного парня»… Дело в том, что не был Снорри «славным парнем»: даже по меркам кровавой и зловещей Эпохи Стурлунгов, он выделялся в худшую сторону, будучи, в сущности, «худшим из худших»: аутентичные источники не сообщают ни об одном достойном его поступке.
Для примера, его родной племянник и постоянный враг Стурла Сигхватсон тоже был не подарок. В частности, калечил пленных — впрочем, в Эпоху Стурлунгов это весёлое занятие вообще вошло в моду. Но — отличался лихостью и храбростью, да и в конце концов был убит в бою. В знаменитой битве при Эрлихсстадире (21 августа 1238 года) — самом крупном сражении в истории Исландии между людьми Гицура Торвальдсона и группировкой Стурлы, в котором погибло 56 человек. Тогда как Снорри, вдобавок к прочим своим «достоинствам» (лживость, хитрожопость, жадность), отличался ещё и трусостью. И убит был как крыса, забившаяся в подвал.
Так что, конечно, здорово, что русское, например, издание Хеймскринглы сопровождается подробным описанием эпохи её создания. Однако, поскольку «мы истории не пишем» — имею право на личное субъективное мнение: мне очень хотелось, что бы когда-нибудь было доказано: автором Хейскринглы был не Снорри, а совсем другой человек.
Сама же Хеймскрингла повествует о королях Норвегии со времён легендарных (а частично и откровенно мифических) Инглингов и до появления мятежников-биркебейнеров (конец XII). Которых в советской литературе иногда называли борцами за свободу трудового крестьянства. Но которые на самом деле были обычной огрпреступной группировкой. Пахан которой, Сверрир, стал в конечном счёте королем Норвегии и даже основал что-то вроде династии. Правда, с законным потомством у него, как и у его наследников, всегда были напряги. Как, впрочем, и у всех предшествовавших ему королей Норвегии — даже у тех, кто, подобно Харальду Хардраде, был сочетаем законным (церковным) браком. Да ещё не с кем-нибудь, а с дочерью нашего скреполюбивого князя Ярослава, ныне известного как Мудрый, а при жизни именовавшегося Хромым.
Конечно же, Хеймскрингла в первую очередь Королевская сага, излагающая стройную для своего (да и последующего) времени историческую концепцию: от эвгемеристически трактованных языческих богов (а возможно, что эвгемеризма в этой трактовке — не больше, чем доли шутки в каждой шутке) до единого христианизированного и европеизированного государства.
В очередь вторую, это — исторический источник, один из основных для страны и времени. А Пролог к Хейскрингле — прекрасный источниковедческий обзор, равный которому до неё был дан тольку Фукидидом.
Но, кроме всего прочего, это ещё и прекрасное литературное произведение, которое, будь написано в наши дни, назвали бы историческим романом.
Да, издавалась Хеймскринга в Литпамятниках в 1980 году (тогда ещё и с суперобложкой, под которой пряталось то, что приведено на картинке). А где-то в перестроечное время воспроизводилась в издательстве Ладомир. Были ли ещё издания, не знаю, а указанные давно стали библиографической редкостью. Так что интересующимся придётся поискать Хеймскринглу на… впрочем, все знают,
Не уверен, что были ещё издания — так что все знают, где её можно найти.
Алексей Федорчук
Как было сказано в Заключении к собственно Седьмице, за неделю, в течении которой я ежедневно работал на Фейсбуке Белинским, мне быть им понравилось. И потому я решил продолжить это дело. Конечно, в том же ежедневном режиме, а время от времени, начав Дополнения седьмицы, каждый из дней в которых постараюсь посвятить неокученным в основное время темам. Читать далее «Дополнения седьмицы, день восьмой: Жестокий век»
Алексей Федорчук
Как и положено, Днём седьмым и завершилась наша Седьмица в том виде. По крайней мере, в каком она была первоначально намечена обсуждением и постами на Фейсбуке: неделя любимых книжек, в день по книжке. Осталось только выразить благодарность Марине Фридман (на FB — Marina Fridman) за идею, которая для меня оказалась очень интересной и довольно плодотворной. Читать далее «Книжная седьмица: предварительное заключение»
Алексей Федорчук
В предыдущие дни говорилось о книгах, которые я знаю и люблю давно (некоторые — очень давно). И авторы которых, если они известны, также давно покинули этот мир (а неизвестные авторы исландских саг — ещё давнее). Ныне же речь пойдёт о романе, который я заценил не так давно, как и всё остальное творчество автор, к счастью, ныне здравствующего. Что, как будет сказано в конце, по умолчанию не подразумевалось. Кстати, роман этот — ещё один пример «необычного» детектива, который был обещан в конце Дня пятого. Вот он: Читать далее «Книжная седьмица, день седьмой: Кожа для барабана»
Алексей Федорчук
Как говорилось в Дне пятом, хотя сэр Артур Конан Дойл и считается признанным классиком детективного жанра, среди его произведений о Шерлоке Холмсе настоящих детективов, в определении Дж. Д. Карра, почти нет. Но одно из его сочинений, которые к детективам обычно не относят. представляет собой стопроцентный детектив в узком смысле слова. Читать далее «Книжная седьмица, день шестой: Родни Стоун»
Алексей Федорчук
Книга, обсуждаемая в День четвёртый, содержит отчётливую детективную линию. И потому по ассоциации следующий день мне показалось резонным рассказать о моём любимом детективе. Хотя это не тот жанр, даже лучших представителей которого будешь перечитывать регулярно. Всем известно рассуждение об одном из самых страшных разочарований: открыть роман Агаты Кристи в самолёте, совершающем многочасовой перелёт — и с ужасом обнаружить, что ты его читал. Читать далее «Книжная седьмица, день пятый: Всё тот же страх»
Алексей Федорчук
Пиратские сюжеты составляют изрядную часть книги третьего дня и, естественно, вызывают ассоциации с книгами пиратской тематики вообще. Самая известная из которых — безусловно, «Остров сокровищь» Роберта Луиса Стивенсона. Однако, кроме неё, старина Лу написал много хороших книжек (собственно, плохих мне у него не попадалось), том числе и с «пиратскими» элементами. Однако, вне зависимости от жанра, лучшее из всего им написанного: Читать далее «Книжная седьмица, день четвёртый: Потерпевшие кораблекрушение»
Алексей Федорчук
Первые две книги седьмицы, и Исландские саги, и Повесть о Ходже Насреддине — мои самые любимые, которые со мной всю сознатиельную, которые я перечитывал и перечитываю постоянно. Но у меня есть и просто очень любимые книги, правда, их не так много, всего около тридцати. И о некоторых из них будет говориться в оставшиеся пять дней. Не в порядке «любимости», а в произвольном — как они вспоминаются по ассоциации. А по ассоциации с книгой второго дня мне вспомнилась та, рассказ о которой и составил день третий. Почему — скажу чуть позже. А пока вот она: Читать далее «Книжная седьмица, день третий: Наследник из Калькутты»
Алексей Федорчук
Мой старый товарищ по литсайтам, Андрей Кротков, неоднократно говорил, что я должен написать о Ташкентском землятресении 1966 года, очевидцем которого мне довелось быть. Я неоднократно пытался — и у меня ни разу не получалось: не мог придумать, что писать. Во всяких там магнитудах ни бельмеса не смыслю (я, товарищи, конечно, не лектор сейсмолог, укротитель геолог-геохимик я), основную фактографическую канву событий легко найти в сети, а личные впечатления… они такие личные. Но одно впечатление чётко врезалось в память — и оно может быть вступлением к разделу «Исповеди» — тому, что про авторскую песню.
Как следует из названия рассказа, «дело было у городе Ташкенте», на самой тогда длинной его улице, носившей имя носившей имя великого грузинского поэта Шота Руставели. И разворачивались события во дворе дома №136, который тогда находился на самой окраине — дальше была только школа №172 и автовокзал, за которым тогдашний город заканчивался. Дом этот и сейчас можно найти на картах современного Ташкента:
Правда, на прилагаемой карте отражены не все детали, имевшие место быть в то далёкое время. И которые я немного дорисовал и подписал. И главной деталью нашего двора была беседка, находившаяся на так называемой горке. Кстати, вследствие особенностей рельефа такая горка была в очень многих ташкентских дворах. А в нашем дворе она, кроме местопомещения беседки, вызвала ещё и то, что третий, двухподъездный, корпус дома (дорисован мной) был двух с половиной этажным: первый подъезд имел три этажа, а второй — два. А Корпуса 1-й и 2-й оба были двухэтажными, но зато трёхподъездными.
Территория между этими тремя домами и представляла наш двор, обнесённый забором из железных прутьев. Между 1-м и 2-м корпусами располагались ворота, также железные. Нормальное их положение было «закрыто», народ входил и выходил через калитку. А ворота открывались, когда обитатели разъезжался в поле — для экспедиционных машин, на предмет погрузки барахла.
Ибо дом наш был ведомственный, все его обитатели работали или в Краснохолмской экспедиции (урановой, подчинения Средмаша), или в разных конторах Мингео УзССР. Или, по крайней мере, имели к этим ведомствам хоть какое-то отношение. Так что летом (точнее, обычно весной) большинство взрослых обитателей выезжали в поле, а некоторые краснохолмцы сидели вообще на круглогодичьке, в редкими заездами в город.
Однако вернёмся к беседке. Это было круглое (диаметром метров 6–7) деревянное сооружение с крышей на столбах (высотой метра 4), деревянным полом и чем-то типа лавочек по периметру. И оно служило центром притяжения для ребят и девчат нашего двора в возрасте (непосредственно перед землетрясением) от 7–8 до 14 лет (мне весной того года было одиннадцать с половиной). В тёплое время года (а оно в Ташкенте в среднем продолжается с марта по ноябрь) мы собирались там вечерами, пели песенки из общесоюзного тогда дворового репертуара, рассказывали страшные истории, также известные по всей стране — про чёрного-чёрного человека без сердца, про гигантскую мясорубку, изготовлявшую для пирожков фарш с человеческими ноготками, про… да уже и не упомню, про что ещё. И просто разговаривали на разные темы — от книжек и фильмов до школьных проблем по борьбе с учителями (все учились в одной школе — ранее упомянутой 172-й).
О пении песен надо сказать подробнее — они имели непосредственное отношение к основной теме этого рассказа. Хоровое пение у нас не прижилось, исполнение было сугубо индивидуальным, без всякого аккомпанемента — всякого рода гармони из употребления в то время вышли, а гитары в моду ещё не вошли. Пели каждый кто что помнил, от псевдоблатных песен до ура-партиотических. Но в основном именно дворовые, про Гамлета с пистолетом, Отелло, графа Толстого — мужика не простого, и так далее. Они считались народными — и лишь много лет спустя я узнал, что авторами многих из них были Алексей Охрименко и его товарищи.
Не прошла мимо нас и заморская экзотика — начиная с «Гавани» и «Кейптаунского порта» и вплоть до «испанца — Джонни красавца» (такое вот у него типично испанское имя было, ага). Кстати, известный у нас вариант «Жанетты» я не слышал больше нигде и никогда, и ныне в сети его не найти. Там были слова:
А боцман Браунинг
Лежит на палубе,
И держится за яйца
Огромною рукой.
Была ещё замечательная пиратская песня — про Джона Кровавое Яйцо, капитана на шхуне с названием, которое даже я не рискну воспроизвести при дамах. Она была известная у нас в двух вариантах, что послужило однажды причиной раскола нашей дворовой команды. Одни считали, что особой приметой капитана было —
Словно жопа крокодила
Капитаново лицо.
Другие же настаивали, что лицо это было
Словно жопа бегемота
Практически до драки доходило — но потом как-то разрулили ситуёвину и пришли к какому-то консенсусу (какому — уже не помню).
Песенку про капитана Джона, напротив, сейчас в сети найти легко. Однако она очень отличается от той, что пели мы — большинство ныне известных вариантов представляют собой мало осмысленный набор обсценной лексики. А надо сказать, что в нашем дворе (как и вообще в Ташкенте) матом в прозе практически не ругались — он считался украшающим элементов Высокой Песенной Поэзии. Я, например, матом стал ругаться, когда попал в высококультурный город Москву. Правда, долго потом остановиться не мог. Хотя со временем матом ругаться перестал — стал им разговаривать.
Так мы в беседке коротали время, свободное от школы с её уроками, футбола, спортсекций и всяческих кружков — времени почему-то на всё хватало. Даже на посещения кинозала в Доме культуры работников обувной фабрили (которую в народе прозвали Клубом сапожников) — считалось делом чести, подвига и геройства побывать на всех сеансах, куда запрещался вход детей до 16-ти лет. И продолжалось это до 25 апреля 1966 года, после которого беседка стала для нас на целый месяц не местом проведения досуга, а домом родным.
Причиной этого стал первый и самый сильный толчок Ташкентского землетрясения, произошедший 26 апреля 1966 года в 05:23 по местному времени (тогда разница с Москвой составляла 3 часа). Точную дату я, разумеется, тогда не запомнил, а время — тем более, так как сам толчок благополучно проспал. Но был разбужен родителями и выгнан из квартиры, сначала на улицу. Так же поступили и все остальные жители. Ребята и девчата тут же скучковались в беседке, и до утра рассказывали страшные истории.
Надо сказать, что в наших домах никаких разрушений не было, только стены пошли трещинами, да и то не сильно. Как потом оказалось, сильные разрушения произошли только в центре города — там мощность землетрясения превысила 8 баллов по 12-балльной шкале. Старый город с его дувалами подходил тогда к центру вплотную — и, тем не менее, дувалы эти пострадали очень мало. Не сильно, как уже сказал, пострадали и окраины вроде нашей — но там и мощность первого толчка была 5–6 баллов, а то и меньше.
Афтершоки повторялись сразу после основного толчка постоянно, потом пореже, как минимум, на протяжении мая и июня (позднее меня в Ташкенте уже не было). Большинство из них были силой в первые баллы, но были и более мощные. Самые сильные достигали 7 баллов, парочку из таких я успел ощутить. Разрушений они, кажется, уже не вызывали: всё, что могло разрушиться — разрушилось. А массовые разрушения начались позже: руководство республики решило полностью реконструировать центр города. Тем более что для этого были условия — множество строителей, съехавшихся со всей страны. И потому сносились дома, как уже не пригодные для жизни, так и те, что могли бы быть отремонтированы. Именно обитатели последних и составили большинство населения знаменитых палаточных городков Ташкента.
Городки эти патрулировались по периметру ВВшниками, имевшими автоматы и приказ стрелять по мародёрам без предупреждения. Были ли случаи применения приказа — сказать трудно. Сейчас в сети можно найти сведения, что мародёрства не было от слова вообще. Но тогда по Ташкенту ходили слухи, что таки были. Однако имели ли эти слухи основания — судить не берусь. Ведь Ташкент тогда был город маленьким (почти как нынешний Питер — всего-то чуть больше миллиона жителей), круги перекрёстных знакомств — наоборот, очень большие и пересекающиеся. И слухи по нему распространялись со скоростью звука, а может и быстрее.
Это касалось и числа жертв непосредственно землетрясения. Официальных сообщений на эту тему не было, в сообщениях акустических (то есть по слухам) — были две крайности: одни говорили, что летальных жертв не было вообще (только ушибленные), другие же пугали многими сотнями, а то и тысячами погибших и бессчётном количестве раненых.
Сообщения «полуофициальные» (то есть от полученные от действительно информированных знакомых) оценивали число погибших примерно в десяток, и в несколько сотен — число раненых различной тяжести. И это тогда казалось похожим на правду: среди знакомых нашей семьи, их знакомых и знакомых знакомых (а это очень широкий круг — вследствие упомянутой «малости» Ташкента) не было ни погибших, ни раненых. И сейчас в сети можно найти данные примерно такие же, как и тогдашние «полуофициальные» — 8 человек погибших и около 200 госпитализированных.
А вот жертв косвенных было действительно много: постоянные афтершоки и вообще общая нервозность обстановки очень плохо отражались на сердечниках, особенно не юного возраста. Что вызвало вспышку инфарктов и прочих сердечных хворей, в том числе и с летальным исходом. Сведений о их количестве не было и нет — учёту такие вещи поддаются с трудом (если вообще поддаются).
Однако у пацанвы города Ташкента никаких стрессов не было. Напротив, случилась нечаянная радость. Сразу после первого толчка, на следующий день или через день (уже не помню) отменили, всех школьников досрочно распустили на каникулы.Кажется, по 7 класс включительно — 8-й класс тогда был полувыпускным, после него сдавали экзамены, так что им не повезло. Но всех ребят и девчат нашего двора эта лафа затронула — самый старший из нас учился в 7-м классе.
Однако для нашего двора дело не ограничилось каникулами. Афтершоки, как уже было сказано, продолжались. И, хотя вероятность сильного, тем более разрушительного, толчка была очень мала, нас всех родители выселили в беседку на ПМЖ — снабдив каким-то спальными причиндалами, благо в Ташкенте в это время года таковых было мало. Как был организован быт, в частности, относительно харчения — не помню, тогда на такие мелочи внимания обращали мало. Но как-то был, потому что никто у нас с голоду.
А вот про снабжение пищи духовной — врезалось в память навсегда, собственно, ради этого и ведётся весь рассказ. Нам категорически запретили заходить в дома и уходить со двора — обоснованные или нет, но слухи о всяких безобразиях типа мародёрства, как было сказано, ходили упорные. А большинство из взрослых обитателей наших домов либо разъезжались по полям, либо вплотную занимались организацией полевых работ, что есть дело очень хлопотное и занимающее много времени. Так что контролировать запреты не всегда было кому. И решили наши старшие прикрепить нас к месту духовными ценностями.
В беседку протянули сеть (не интернет, и даже не локальную, а просто электрическую). Притащили магнитофон — как сейчас помню, то была Астра-2, разумеется, катушечная. И кучу бабин с записями. Преобладал советский официоз, имелась какая-то отечественная эстрада, не обошлось и без классики. Что, однако, нашего внимания не привлекло: официоза и эстрады все наслушались по репродуктору и телевизору, любителей классики среди нас не водилось.
Однако среди всего того изобилия обнаружилось несколько бобин с песнями жанра, нам совершенно незнакомого. Они немножко походили на любимые дворовые, только были лучше. Это были записи авторской песни в исполнении их же авторов. Впрочем, слов таких мы тогда не знали, как и словечка «барды». Что не помешало нам слушать их постоянно и с удовольствием, чуть не до полного износа плёнок — их приходилось постоянно подклеивать ацетоном.
Записи были абсолютно бессистемные, что называется, качество их — не блестящее, можно было лишь понять, что поёт несколько человек. Позднее, путём расспросов старших товарищей, среди них удалось точно идентифицировать Кима, Визбора, Городницкого. Кто там был ещё, и был ли — не помню. Но именно с этих записей началась моя любовь к авторской песне. И в первую очередь к Визбору — он произвёл на меня впечатление, до сих пор неизгладимое: я люблю абсолютно все его песни. Хотя некоторые — больше, чем остальные.
Прошло чуть больше десяти лет — и жизнь столкнула меня с Визбор Иосичем: наша Текеликская ПРП и альплагерь «Высотник» (вместе с альплагерем «Международник») делили жизненное пространство базы на Южном Алае. А московский «Спартак», в котором он состоял, выходила на маршрут на пик Айдарбек с одного из наших верхних лагерей. Впрочем, вкратце я эту историю затрагивал в другом контексте.
Кима я тоже люблю слушать до сих пор — правда, под более иное настроение. И из ранних песен Городницкого тоже есть несколько, которые входят в число любимых.
Однако пора закруглять рассказ. Май подошёл к концу, и вместе с ним — наша «беседочная» жизнь: пацанва стала разъезжаться по лагерям, именовавшимся тогда пионерскими. Большинство отправлялось в наш ведомственный «Геолог», что лежал тогда на реке Пскем, разделяющей Угамский и Пскемский хребты (неподалёку от Бричмуллы, известной). Нынче детский оздоровительный лагерь с таким названием существует — только из описаний я не понял, находится ли он на том же месте, что и прежний «Геолог».
Ну а испытывал инстинктивное отвращение к пионерлагерям (из одного ужен сбегал в предшествующее лето). И потому был взят в качестве бесплатного (то есть неоплачиваемого) приложения к полевому отряду САИГИМСа, с возложением на таковое обязанностей прислуги за всё. И в результате оказался на речке Тепар, правом притоке всё того же Пскема. Неподалёку от того места, где высится пик Аделунга. Там, среди плодово-выгодных лесов, арчёвников и альпийских лугов, я впервые столкнулся с ишаками: позднее мне довелось с ними работать — но уже в Таджикистане, на Шинг-Магианских озёрах. Но это — другая история, и она ещё не написана.
Алексей Федорчук
Как и было обещано в День первый, это рассказ о второй книге, которую я обязательно взял бы на необитаемый остров. И которая также всегда со мной вот уже полвека. Когда у меня плохое настроение, я открываю эту книгу на произвольной странице — и читаю в сто пятисотый раз. Хотя почти всю знаю если и не наизусть — то близко к тексту. Вот она:
Леонид Соловьёв. Повесть о Ходже Насреддине
Рассказывать об этой книге невозможно — её нужно читать. Скажу только, что Насреддин — очень популярный персонаж азиатского фольклора, сбоники рассказиков о его похождениях можно найти в любой тюрко- и ираноязчной стране (возможно, и арабоязычной — но врать не буду, не бывал). Однако Повесть Соловьёва — это не пересказ результатов работы творческого гения какого-то абстрактного народа. Хотя он и использовал некоторые мотивы из анекдотов про Насреддина. В Узбекистане он был известен обычно как Насреддин Апанды, или даже Апанды просто, а в более иных странах часто именовался Муллой Насреддином, хотя никаких следов наличия у него духовного звания обнаружить в историях о нём не получится. Однако фрагменты из историй этих Соловьёв именно использовал: и «Возмутитель спокойствия», и «Очарованный принц» — цельные произведения с очень продуманными сюжетами, целиком принадлежащими автору этих книг.
Сюжеты пересказывать не буду — читавшие его знают не хуже меня, не читавших не стоит лишать удовольствия от первого прочтения Повести. А уж самые нетерпеливые могут ознакомиться с любой их экранизацией — одна из которых вышла в то время, когда автор исходника следовал в места, куда следует…
Однако, пролагаю, что читающие эти строки немножечко доверяют моему вкусу (иначе не читали бы, верно?). И потому из всех экранизаций рискну рекомендовать фильму «Гляди веселей», Таджикфильм, 1982 год. Она лучше всего передаёт лух книжек Соловьёва (хотя и про ранние экранизации худого слова не скажешь, особенно ту, что со Свердлиным в главной роли). Правда, Ходжа Насреддин там получился… не очень выразительным, но это не вина автора книги. И даже не вина режиссёра — он старался как мог. И, хотя не каждому хорошему режиссёру дано быть актёром (как и наоборот), обаяние книги он до нас донёс. К тому же Багдадский вор в исполнении Сайдо Курбанова бесподобен.
Лет почти 15 назад, во времена байды.ру, попытался я сочинять продолжение Повести про Ходжу Насреддина. Начало своего сочинения помню до сих пор.
Свой пятидесятый год Ходжа Насреддин снова встретил в пути. Гюльджан умерла, старшие сыновья погибли в боях с узбеками Шейбани-хана, младшие разбежались по ходжентским базарам. Оседлал тогда Насреддин правнука своего Серого — и отправился по Фергане…
Потом байда.ру в очередной раз накрылась медным тазом вместе со своей базой данных. А воспроизводить всё обратно у меня силов не нашлось. И локальной копии не осталось — потому как прямо в онлайне тогда сочинял, под настроение.
Больше настроения не было — байда.ру в очередной раз изменила мою жизнь. Косвенно, но изменила. К добру ли, к худу ли — до сих пор не знаю. Наверное, к добру. Потому что от изменений остались очень хорошие воспоминания. И товарищи, с которыми общаюсь по сей день. Ибо сказал Ходжа Насредддин:
Вслед за холодной зимой всегда приходит солнечная весна; только этот закон и следует в жизни помнить, а обратный ему — предпочтительнее позабыть.
Но самое главное — я тогда понял, что к сказанному о Ходже Насреддин Соловьёвым добавить нечего. А вот об авторе книги, Леониве Васильевиче Соловьёве, говорить можно было бы долго — но увы, данных о нём до крайности мало. И даже написанная им в поздние годы Книга юности — не столько автобиография, сколько литературное произведение.
Легенда советских лет гласила, что он был сыном драгомана российской дипломатической службы, и за детские годы изъездил с отцом весь Ближний Восток. Однако документально подтверждённая его биография выглядит чуть менее экзотичной — все известные из неё факты можно найти на сайте Наш Ходжа Насреддин. И в первую очередь — в подробной статье Евгения Калмановского: в ней собраны все достоверно известные факты из биографии Соловьёва, что избавляет меня от необходимости их пересказывать. Остановлюсь только на ключевых моментах.
Соловьёв родился в 1906 году, действительно в городе Триполи (Ливан), где родители его служили в Императорском Православном Палестинском обществе, как сказали бы в советское время, по распределению. Судя по отсутствию в творчестве писателя и намёков на православнутость, родители его были людьми сугубо светскими, и по отбытию положенного срока вернулись в Россию, когда Соловьёву было три годика. Так что детальное знание Востока он приобрёл уже позднее, когда в начале 20-х его семья оказалась в Коканде, где потом развернётся изрядная часть действия «Очарованного принца». И где начался творческий путь писателя.
А творческий его путь включал, в частности, поросячий цикл «переводов» узбекских, таджикских и киргизских «народных» песен и сказаний. Каковые были сочинены им самолично. И не только опубликованы в советской печати, но и неожиданно получили документальное подтверждение: их «оригиналы» были «обнаружены» фольклорной экспедицией в 1933 году. Так что шутники водились в то время (которое часто считают однозначно мрачным) не только среди писателей, но и среди этнографов и фольклористов.
Тем же 30-м годом датируется и гибель друга Соловьёва, Мумина Одылова, которому будет потом посвящена Повесть о Ходже Насреддине:
Памяти моего незабвенного друга Мумина Адилова, погибшего 18 апреля 1930 года в горном кишлаке Нанай от подлой вражеской пули, посвящаю, благоговея перед его чистой памятью, эту книгу.
В нем были многие и многие черты Ходжи Насреддина — беззаветная любовь к народу, смелость, честное лукавство и благородная хитрость, — и когда я писал эту книгу, не один раз мне казалось в ночной тишине, что его тень стоит за моим креслом и направляет моё перо.
Он похоронен в Канибадаме. Я посетил недавно его могилу; дети играли вокруг холма, поросшего весенней травой и цветами, а он спал вечным сном и не ответил на призывы моего сердца…
Калмановский в статье по указанной ссылке считает, что образ Мумина Одылова — также очередная мистификация — для пущей связи с современностью. Обосновывая это тем, что никаких документальных записей о его существовании обнаружено не было. Однако то же самое можно сказать и о 99% жителей тогдашнего Туркестана — ЗГСов в то время там не существовало. А вот указание точных географических названий — весомое свидетельство реальности существования Мумина Одылова.
Конечно, можно было бы допустить, что и Нанай (Узбекистан, где есть два кишлака с таким названием, имеется ввиду, скорее всего, тот, что находится на ферганских склонах Чаткала), и Канибадам (Таджикистан, ближе к Ходженту aka Ленинабаду) упомянуты автором пущего реализьму придания для. Только вот оценить этот реализм могли только те, кто знал: мусульманин должен быть похоронен на родине и по возможности до захода солнца — расстояние между Нанаем и Канибадамом в принципе такую возможность допускало. А вот то, что понимающих это среди читателей было много — мало вероятно.
И потом, одно дело — развлекаться по адресу батыра Ленина, и совсем другое — изобретать образ погибшего друга. Думаю, все читавшие Повесть, согласятся: Соловьёв на такие «шуточки» способен не был…
Что ещё остаётся добавить? «Возмутитель спокойствия» был издан в 1940 году, а первая его экранизация датируется военным 1943-м. В это время Соловьёв был военным корреспондентом на Черноморском флоте. Судя по боевым наградам (Орден Отечественной войны I степени и медаль «За оборону Севастополя») — был из тех военкорров, которые
С лейкой и блокнотом,
А то и с пулемётом
Сквозь огонь и стужу.
А в 1946 году на экраны вышел фильм по ещё несуществующей книге — «Похождения Насреддина», в котором Леонид Соловьёв (вместе с Виктором Витковским) выступает в качестве сценариста. И опять фильм выходит без автора — он под арестом на основании показаний арестованных ранее коллег-писателей, в которых содержались примеры его антисоветских высказываний. В 1947 году Особым Совещанием при НКВД на 10 лет, отбывал наказание в Дубравлаге (Мордовия), освобождён по амнистии в 1954.
Однако в промежутке между осуждением и амнистией, по договору с начальником лагеря, успел написать вторую часть Повести — «Очарованного принца». За что даже получил гонорар — освобождение от так называемых общих работ, на которых выжить было практически невозможно. Обе части были изданы под одной обложкой (той самой, что приведена в качестве иллюстрации к этому очерку) в 1956 году. И именно в ней появляется посвящение Мумину Одылову…
Алексей Федорчук
Некоторое время назад Марина Фридман предложила на Фейсбуке устроить нечто вроде недели любимой книги: по одной в день. Мне идея очень понравилась, и я подключился к её реализации. Сначала не очень резво. Но постепенно вошёл во вкус, и мне очень понравилось быть злобным литературным критиком. Ибо осознал я, что, подобно Витьке Корнееву из «Понедельника…», я по натуре не Пушкин, я по натуре Белинский. Хотя и не очень неистовый. И в результате разместил на Фейсбуке первую семёрку своих любимых книг. Читать далее «Книжная седьмица: вступление»