Арриан: жизненный путь

Алесей Федорчук

Темой сочинения Арриана, известного как «Анабасис Александра», является описание самого грандиозного предприятия древности, разделившего мировую историю на две части: до и после. Однако чисто военно-политическими перипетиями его содержание не исчерпывается: труд этот является также источником информации по истории, географии и этнографии всех затронутым походом регионов, в том числе и историю Турана и Ирана. И среди ориенталистов и античников традиционно считается источником, заслуживающим доверия. Основанием к чему служит, в том числе, и личность автора.

Происхождение

Тем не менее, о жизненном пути Арриана известно немногое. Существовала некогда его биография, написанная Дионом Кассием Кокцеаном — коллегой по ремеслу историка, соотечественником, младшим современником и, возможно, личным знакомым. Однако до нас она не дошла. Сохранились отрывочные свидетельства о служебной деятельности Арриана, часто с не очень ясной хронологической привязкой. Наконец, некоторые намёки биографического характера можно почерпнуть и из его собственных трудов. И потому реконструкцию его жизненного пути можно считать относительно достоверной и, для античного времени, весьма полной.

Итак, Квинт Эппий Флавий Арриан — римский гражданин, кадровый, как бы мы сейчас сказали, офицер, теоретик военного искусства, гражданский администратор. И одновременно греческий историк, в какой-то мере философ и общественный деятель. Один из тех античных персонажей, к которым с полным основанием можно отнести определение «древнеримский грек», о чём будет говориться в ближайшей интермедии.

Родился Арриан в Никомедии — главном городе провинции Вифиния, в семье этнических греков. Фамильное имя (так называемый nomen) «Флавий» свидетельствует, что представители его семьи получили римское гражданство в годы правления соответствующей династии. И, скорее всего, при Веспасиане (69 — 79 года н.э.), который, придя к власти при поддержке восточных провинций, активно покровительствовал их уроженцам.

Личное имя (prenomen) будущего историка — Квинт — как будто бы указывает на то, что на момент рождения сына отец его уже обладал римским гражданством. Хотя в современной литературе (см. предисловие А.К. Нефёдкина к русскому изданию «Тактического искусства» Арриана) можно обнаружить сведения, что на самом деле его звали Луций или Авл — это тоже типично римские имена.

Но тут возникает вопрос о втором фамильном имени — Эппий. Предполагается (см. предисловие к русскому переводу «Похода Александра», написанное Отто Оскаровичем Крюгером), что он наш герой получил его по праву усыновления. Однако в этом случае усыновлённый обычно сохранял свою «девичью фамилию» с патронимическим суффиксом, то есть оно звучало бы как Эппиан. Что мы и видим в том компоненте его полного величания, под которым наш герой вошёл в историю — Арриан. Исходное форма для такого имени — Аррий — вероятно, греческого происхождения; во всяком случае, среди римских имён и фамилий (а их не так много, и практически все известны наперечёт) такого не отмечается.

Правда, у Нефёдкина в указанном выше тексте приводится мнение, что свой «второй номен» Арриан унаследовал от матери — некоей римской гражданки из рода Арриев. Но, как только что было сказано, среди заведомых римлян какой фамилии не засвидетельствовано. А самое главное — гражданский статус матери никак не сказывался на статусе ребёнка: самая распатрицианистая матрона, сочетавшись браком с рабом или вольноотпущщеником, отнюдь не поднимала его в патриции, а, напротив, низводила себя в рабское или вольноотпущенническое состояние. Видимо, потому примеров такого мезальянса история не сохранила — чтобы шастать

…с билетами
На заезжих гладиаторов

вовсе не обязательно было вступать с ними в брак.

Так что можно предположить, что родился Арриан в семье гражданина Никомедии, «коренного» грека Аррия, не имевшего римского гражданства, и был усыновлён «древнеримским греком» — неким Эппием Флавием; в этом случае Эппий может быть личным именем усыновителя, также скорее всего исходно греческим: в отличие от римлян, у которых в ходу было всего полторы дюжины личных имён, греки относились к своему именослову очень свободно.

Разумеется, предполагаемый Аррий (если он существовал) не был каким-то нищебродом или бедным родственником, сына которого приютил сосед-богатей: сантименты такого рода «древнеримским грекам» свойственны не были. Многочисленные аналогии показывают, что усыновляли исключительно детей равных, и основной целью было упрощение процедуры передачи наследства и фамильного имени при бездетности усыновителя. В нашем же случае римское гражданство последнего весьма способствовало бы и карьере усыновляемого. Ибо он также автоматом становился гражданином Вечного города. Это было обычной практикой — именно таким способом получил римское гражданство Плутарх. Правда, будучи уже в зрелом возрасте и состоявшимся писателем.

Если высказанные догадки о происхождении Арриана имеют что-нибудь общее с действительностью, они хорошо укладываются в рамки его жизни и творчества. С одной стороны, воспитание в семье «древнеримского грека», явно человека не бедного, способствовало получению хорошего образования, а унаследованное римское гражданство — служебной карьере. С другой, «связь с корнями» обусловила в последующем внимание к греческой истории. Не случайно многие исследователи полагают, что своего рода «человеком, делать жизнь с кого», для Арриана послужил Ксенофонт. И хотя мне Арриан видится слишком самостоятельной личностью, чтобы быть подражателем кого бы то ни было, влияние на него творчества Ксенофонта несомненно.

Как, я думаю, уже догадался читатель, о годе рождения Арриана сохранилось ещё меньше сведений, нежели о его личном и фамильном именах, а именно никаких. В литературе он определяется в диапазоне от 87 до 95 годов н.э. По соображениям, которые будут высказаны позднее, мне кажутся предпочтительной даты ближе к верхнему пределу.

Интермедия: древнеримские греки

Говоря об первоисточниках по нашей теме, я довольно часто употребляю определение <em>древнеримские греки</em>. Встречается оно и во многих других моих сочинениях. И время от времени вызывает вопросы читателей. Дабы предотвратить их впредь, я и предлагаю ознакомиться с этой интермедией.

Некоторые читатели на полном серьёзе убеждали меня в том, что никаких таких древнеримских греков никогда не существовало. И что между древними греками и древними римлянами существовало не менее двух больших разниц (как будто я сам об этом не догадывался).

Другие же воспринимали это выражение вполне адекватно — как шутку юмора. В качестве какой оно и родилось в далёком 1980 году на просторах Корякии, где пребывал на полевых работах наш отряд. И один из нас, Юра Тислов (о нём будет говориться в Исповеди геолога http://alv.me/?p=11604) тем сезоном увлекался чтением «Иудейской войны» Лиона Фейхтвангера, пересказывая нам наиболее впечатлившие его моменты.

Каков бы ни был интерес большинства из нас к истории, такие пересказы в массовых количествах под конец сезона могут изрядно достать. Тем более, что произведения Фейхтвангера, при всех их литературных достоинствах, отнюдь не лучшие источники исторических сведений. И вот однажды, когда Юра начал очередное повествование о делах императора Веспасиана (на сохранившийся бюст которого он, кстати несколько походил внешне), кто-то не вполне политкорректно заметил:

— Опять про своих древнеримских греков талдычить будешь?

И, хотя в романе Фейхтвангера как раз о греках говорилось достаточно мало, словосочетание это стало, как сейчас выражаются, мемом в нашей среде.

Однако, как известно, в каждой шутке есть лишь доля шутки. И в этой она достаточно невелика. Потому что в Римской империи, начиная с первых дней её существования, сложилось сословие, которое вполне логично было бы назвать древнеримскими греками без всяких кавычек и смайликов.

Это были выходцы из городов собственно Греции и городов, имеющих юридический статус греческих полисов — таковые во времена Александра с его диадохами и эпигонами в изобилии возникали на просторах Ближнего и Среднего Востока. Происходили они из греческих, точнее, грекоязычных, семей: разобраться в генетике жителей этих полисов к римскому времени не смог бы уже и сам Мендель. Ибо среди их предков, кроме этнических греков и македонян, было немало представителей народов Малой Азии, Сирии, египтян… да кого там только не было.

Важно в данном случае, кроме языковой атрибуции, было только то, что представители таких семей были гражданами определённых полисов. Некоторые же одновременно могли иметь и римское гражданство, и даже всадническое или сенаторское звание, присваивавшиеся за заслуги перед Римским народом (или — за услуги его принцепсам). А поскольку эти люди, кроме всего прочего, занимались общественной деятельностью полисного масштаба, подразумевавшей контакты с римскими властями, не чужды они были и латинскому языку.

В юности ребята из таких, как мы бы нынче сказали, «хороших», семей получали традиционное греческое образование и воспитание, включавшее обучение как всякого рода философии с риторикой, так и военную подготовку. Что, с учётом знания также и латыни, открывало перед ними карьеру провинциального и общеимперского масштаба — как научно-литературную, так и военно-административную. Причём военные и административные деятели вовсе не считали для себя зазорным занятия философией или литературным трудом — либо совмещая их с профессиональными обязанностями, либо — предаваясь на старости лет, по выходе в отставку.

Типичным представителем таких «древнеримских греков» и был Квинт Эппий Флавий Арриан — солдат, философ, историк.

Образование

Детство, отрочество и ранняя юность Арриана, видимо, прошли в получении традиционного греческого воспитания и образования, включавшего, как уже говорилось, не только в изучении трудов классиков (хорошее знакомство с которыми он продемонстрирует позднее), владении риторикой (выразившемся в речах, сочинённых им для Александра в его «Анабасисе»), но и в физкультуре, спорте и начальной военной подготовке — это были очень тесно связанные между собой занятия.

В возрасте примерно восемнадцати лет юношам «из хороших семей» полагалось заняться расширением и углублением своего образования — то есть пройти курс обучения у кого-нибудь из известных в данный момент времени философов. И Арриан проходит такой курс у популярного тогда стоика — Эпиктета. Испытывая непреодолимое отвращение к философии со времён «научности марксисткой пестования», на взглядах последнего останавливаться не буду. Хотя они оказали большое влияние на юного Арриана — настолько сильное, что позднее он напишет книги, их излагающие, которые частично дошли до наших дней — «Беседы Эпиктета» и «Рассуждения Эпиктета». Сам Эпиктет, как и подобало истинному философу, не писал ничего, полагаясь, видимо, на прилежание учеников.

Кроме того, Арриан написал и биографию учителя — вот она-то в рамках настоящей темы была бы для нас интересна. Но, увы, как раз она и не сохранилась. Поэтому вкратце остановлюсь на моментах из жизни Эпиктета, которые общеизвестны (а известно их куда меньше, чем для Арриана) и важны для нашего сюжета.

Эпиктет был рабом Эпафродита — вольноотпущенника Нерона и особы, приближенной к императору, то есть человека не бедного, не лишенного влияния и, что для нас важно, притязаний на интеллектуальность. И потому посещавшего лекции стоика Музония Руфа, на коих его и сопровождал Эпиктет. Лекции эти, видимо, поспособствовали в дальнейшем Эпафродиту проявить стоицизм, помогая Нерону перерезать себе горло. Эпиктет же овладел стоической философией с такой страшной силой, что, получив вольную, сам занялся преподаванием этой дисциплины.

Довольно быстро Эпиктет обрёл известность в высоких кругах и стал, как говорится, «модным» философом. Что имело и свою оборотную сторону — недоброжелательство коллег. Именно им, думаю, и была вызвана его высылка из Рима в конце 1 в. н.э. А вовсе не крамольностью учения — римляне были слишком реалистами, чтобы воспринимать какого-то философа, да ещё и бывшего раба, как ниспровергателя устоев.

Эпиктет поселился в Никополе (Эпир), где занялся прежним делом — обучением стоической философии. И, что характерно, там ему никто в этом не препятствовал — видимо, за отсутствием коллег-конкурентов.

Именно у Эпиктета и проходил Арриан свой курс повышения квалификации. Когда и где — указания в литературе противоречивы. Одно из мнений — что это происходило в том же Никополе в 107-110 гг. н.э. Определение места обусловлено логикой — большинство античных философов, ленившихся письменно излагать свои идеи, не отличались и тягой к перемене мест (в отличие от философов-путешественников, большинство из которых были авторами многочисленных трудов, пусть и не всегда дошедших до нашего времени). Время же основано на принятии ранней даты рождения Арриана — 89 г. н.э.

Согласно второму мнению, Арриан обучался у Эпиктета между 112-116 годами, и происходило это в Никомедии. На чём оно основано — установить мне не удалось. Можно только предполагать, что на какой-либо из современных реконструкций биографии философа (повторяю, установленных фактов из его жизни, кроме перечисленных выше, нет). И остаётся только поверить, что для этой реконструкции у её автора основания имелись. Правда, она противоречит высказанному ранее предположению о домоседстве Эпиктета. Но, как известно, самые тяжёлые на подъём люди иногда оказываются вынуждены пускаться в путь — ведь и нашему философу некогда пришлось покинуть Рим. Так что нельзя исключить, что и Никомедию он оставил по тем же причинам — например, появлению в ней доморощенного философа из местных влиятельных кругов.

С другой стороны, хотя семья Арриана, как уже предполагалась, не бедствовала, вряд ли она принадлежала и к тем кругам, юные отпрыски которых могли шастать по всей империи в поисках подходящего учителя. А вот появление в Никомедии в нужное время известного философа как раз и могло послужить поводом для того, чтобы юный Арриан записался к нему в ученики.

Если эти рассуждения верны, то они говорят в пользу поздней даты рождения будущего историка — около 95 г. н.э. И скоро мы увидим ещё одно тому подтверждение, хотя и очень косвенное. Однако сначала — очередная интермедия.

Дорога почестей

Рано или поздно «студенческая» пора жизни заканчивается, и начинается пора «взрослая». Для древнеримских юношей из «хороших семей» и их сверстников — «древнеримских греков» эта пора наступала примерно в двадцатилетнем возрасте с поступления на военную или административную службу. Что было первым шагом в карьере — «дороге почестей» (<em>cursus honorum</em>).

Первая подразумевала пребывание не менее одного года в должности (или звании — военная терминология Нового времени в этом отношении не имеет никаких параллелей с реалиями Императорского Рима) военного трибуна. Здесь не место отвлекаться на рассуждения о сути его должностных обязанностей. Достаточно сказать, что такой трибун не был командиром когорты, и тем более не мог поочерёдно со сверстниками командовать легионом — для того и другого существовали совсем другие люди, профессионалы.

Должность же трибуна существовала для того, чтобы «юноша из хорошей семьи» мог понюхать не существовавшего тогда пороху, закалиться в передрягах, научиться общаться с грубыми вонючими солдафонами-центурионами и ещё более грубыми ветеранами-легионерами (со временем такие люди будут его электоратом), подчиняться аристократическим (или псевдо-аристократическим) легатам, которые грубостью могли превосходить всех центурионов с ветеранами, вместе взятых (но с такими людьми придётся дружить, враждовать и всячески контактировать в гражданской карьере). И, разумеется, при необходимости положить живот свой на алтарь отечества, не посрамив Рима, принцепса и фамильного имени. Если же такого случая ему не выпадало — юноша считался готовым к общественной деятельности. То есть к дальнейшему прохождению «дороги почестей» — последовательному занятию выборных должностей (магистратур), начиная с квестора и заканчивая (чем чёрт ни шутит?) консулом.

Второй способ служения отчизне, гражданский, охватывался понятием «вигинтивират», которое включало многочисленные и не формализованные должности помощников магистратов. Они вели мелкие судебные тяжбы, выступали арбитрами в спорах о наследстве (можно догадываться, что тоже не очень большом), следили за состоянием дорог — то есть занимались теми делами, на которые настоящим магистратам размениваться было не к лицу. Пробыв, таким образом, год «на подхвате», юноша, подобно отслужившему военному трибуну, получал право на первую магистратскую должность — квестора. Для чего, прочем, требовался ещё и возрастной ценз — в интересующее нас время он составлял 25 лет.

Промежуток между окончанием обязательной службы и достижением цензового возраста заполнялся деятельностью на «общественных началах» — большинство известных нам персон рассматриваемого периода посвящали её ораторствованию в судах. Но существовали и другие способы «послужить отечеству». И, хотя все они не подразумевали какой-либо определённой должности, именно от успеха этой «предмагистратской» деятельности во многом зависела прямизна и гладкость «дороги почестей».

Отдельно надо сказать о так называемом «сенаторском достоинстве» (или звании). Само по себе оно могло быть даровано императором просто «хорошему парню» (но обязательно из «хорошей семьи») по достижении им совершеннолетия или вскоре после того, то есть лет в 16-17. Именно в таком возрасте, например, находился Корнелий Тацит, когда удостоился сенаторского звания от Веспасиана.

Однако честь приобщения к сенаторскому сословию не делало юного римлянина сенатором — членом соответствующего органа управления, сиречь сената. Каковой пополнялся исключительно «отбывшими срок» магистратами, то есть — квесторами. Исключений, насколько я знаю, не было — разве что в форс-мажорных условиях внешних или гражданских войн молодой человек «перепрыгивал» квесторский рубеж, достигая более высокой магистратуры.

В начале «Дороги»

Можно думать, что и Арриан не был исключением из общего правила, вступив на «дорогу почестей» в двадцатилетнем возрасте. Однако по какой её обочине, военной или гражданской, он пошёл — опять-таки, неизвестно. Существует предположение, что он участвовал в Парфянской кампании Траяна (115-117 гг. н.э.). Если датировать его рождение 95 годом, это кажется вполне возможным: к началу её он находился в подходящем возрасте. И можно предполагать, что тогда «хорошие» римские юноши, как это свойственно мальчишкам всех времён и народов, почти поголовно рвались в военные трибуны: участие в победоносной войне под началом самого принцепса был бы прекрасным стартом для дальнейшей карьеры.

Однако, во-первых, Арриан был всё-таки не совсем римлянином, а одним из «древнеримских греков», для которых столь массового прохождения военной вехи не прослеживается. Возможно, что и вследствие конкуренции со стороны настоящих «древнеримских римлян». Ибо, хотя формально и те, и другие могли быть равны между собой как граждане империи, последние, всё же, фактически оказывались несколько «равнее» — хотя бы как уроженцы Рима и Италии, а не более иных провинций. Тем более в преддверии «великой освободительной войны», участие которой обещало немалый профит.

Во-вторых же, имя Арриана сохранилось в случайно обнаруженной надписи, рассказывающей об участии будущего историка в мероприятии сугубо гражданском, происходившем в 116 г.н.э. Это была имперская комиссия по уточнению границ Священной земли храма Аполлона в Дельфах, возглавлявшаяся Авидием Нигрином, легатом Ахайи. И тут возникает вопрос, в качестве кого Арриан участвовал в этой «земельной» комиссии.

Есть мнение, что был он в ней немалым чином, чуть ли не в сенаторском звании. Рассуждая чисто теоретически, последнее исключить нельзя — как мы только что видели, получение сенаторских «звёздочек» было не редкостью, хотя и не сопровождалось «присвоением очередного звания». Однако в отношении Арриана это представляется маловероятным. И приведённый в интермедии пример с Тацитом аналогией служить не может.

Хотя Тацит и был уроженцем провинции (по наиболее вероятному предположению — Белгики), происходил он из семьи прокуратора, то есть имперского чиновника высокого ранга, наверняка лично известного принцепсам (ибо прокураторы, в отличие от про-магистратов, и были их креатурами). А самое главное, на момент получения звания проживал в Риме. Предположить же, что той же чести мог удостоится сын обитателя отдалённого города, пусть даже и имевшего заслуги перед Римом (причём во времена достаточно отдалённого предшественника принцепса «действующего») довольно трудно. Это примерно как если бы последний Генсек ЦК КПСС вспомнил бы о сыне человека, бывшего секретарём провинциального горкома партии в дни XXIV её Съезда.

Так что, если исходить из 95 года рождения Арриана, не мог он во время работы в «Дельфийской комиссии» ни быть сенатором (даже в «молодёжном» варианте), ни занимать в этой комиссии высокую должность. Правда, если придерживаться более ранней даты его рождения, 87-90 гг., то в предельном случае ему могло быть в то время под 30 — то есть мог он и пройти квестуру, и стать сенатором «по чину», и быть в комиссии не последним человеком. Да вот беда — принимающие эту точку зрения одновременно датируют означенную комиссию 112 годом (а философские штудии у Эпиктета — 107-110 гг. н.э.). То есть проблема просто отодвигается лет на 5 назад — чтобы дать возможность Арриану поучаствовать в Трояновом походе…

Можно, конечно, совместить самую раннюю дату рождения Арриана с поздней датировкой «Дельфийской комиссии». Но тут уж надо выбирать — снимать ли крестик, или надевать трусы…

И потому более логичным видится совсем другой вариант: Арриан, родившийся (допустим) в 95 году, в 116 проходил свой вигинтивират на гражданском поприще. И в «Дельфийской комиссии» оказался в качестве секретаря-переводчика, ибо документация её деятельности, как можно предполагать, велась и на латинском, и на греческом языке. Это предположение хорошо вписывается в канву дальнейших событий. Для освещения которых опять необходима интермедия.

Интермедия о четырёх консуляриях

Прежде чем следовать за Аррианом дальше по его «Дороге почестей», необходим небольшой обзор событий общеимперского масштаба, произошедших вскоре после завершения работы «Дельфийской комиссии».

В августе 117 года умирает Траян. Его преемником становится Адриан — по одной версии, согласно усыновлению покойным принцепсом, по другой — в результате интриг жены Траяна, Помпеи Плотины. Которая, будучи бездетной, испытывала к Адриану материнские чувства. В частности, существовала версия, что письмо Траяна об усыновлении было написано именно ею, а последние слова принцепса, подтверждающие это, произнёс раб, спрятавшийся, спрятавшийся за ложем уже усопшего. Во всяком случае, среди сенаторов Рима законность «воцарения» Адриана ставилась под сомнение. Но его поддержали сирийские легионы — и оно стало свершившимся фактом.

Как бы то ни было, хотя Адриан являлся соратником Траяна, прошедшим с ним оба Дакийских похода и Парфянскую кампанию, он кардинально меняет внешнюю политику империи. И прежде всего по возможности бесконфликтно разруливает тупиковую ситуацию, сложившуюся на Востоке после того, как Траян нахватал парфянских земель больше, чем мог окучить. Он отказывается от всех аннексированных парфянских территорий, Армении возвращает статус царства, хоть и вассального. На севере без грандиозной войны (хотя и не без боевых действий) урегулируется конфликт с сарматами, покусившимися на новообразованную провинцию Дакию. В общем, пытается стабилизировать обстановку в существующих границах, что заканчивается заключением мира с царём роксоланов — доминировавшего тогда в регионе сарматского племени. После чего, однако, не возвращается в Рим, а проводит зиму в Никомедии.

Где-то в промежутке между улаживанием дел в Сирии и пребыванием на зимних квартирах в Вифинии Адриан получает сообщение от Аттиана, префекта претория (и своего бывшего опекуна) о возникшем в Риме заговоре, вошедшем в историю как «заговор четырёх консуляриев». Причиной его называют или отказ нового принцепса от активной внешней политики Траяна, или просто несогласие с его кандидатурой как правителя империи. Вероятно, имело место и то, и другое — уж больно разные люди вошли в состав «четвёрки».

Правда, о двух их них, Авле Корнелии Пальме Фронтониане и Луции Публии Цельсе, известно немногое — разве что некоторые из занимаемых ими высоких должностей. Да глухого упоминания о том, что они ещё при Траяне «навлекли на себя подозрения в тирании», как сказано в биографии Адриана, написанной Элием Спартианом. Который говорит и о личной неприязни между ними и будущим принцепсом.

А вот третий участник заговора — личность настолько примечательная, что о ней нельзя не сказать несколько слов. Это — Лузий Квиет. Вовсе не родственник Авидия Квиета, упоминавшегося ранее, не римлянин и даже не провинциал. А сын вождя независимого берберийского племени из Заатласской Африки, участвовавшего в подавлении мятежа в провинции Мавритании и удостоенного за то римского гражданства.

Сам Лузий Квиет начал службу в римской вспомогательной кавалерии при Домициане (когда и получил, видимо, своё имя). Однако был уволен за непотребное поведение — в свете последующей его карьеры можно предполагать, что за зверства, показавшиеся чрезмерными даже этому принцепсу, который отнюдь не был образцом человеколюбия.

Вновь при делах Квиет оказывается в правление Траяна, во главе мавританской кавалерии участвуя в обоих войнах с Децебалом. Видимо, против дакийского царя и его бойцов специфические качества североафриканца сотоварищи оказались востребованными: судя по всем свидетельствам, жестокость и тех, и других далеко выходила за рамки даже того, не особенно гуманного, времени.

И если прямая традиция дакийского гуманизма оборвалась с падением царства Децебала (хотя нынешние румынские политики не могут окончательно определиться, чьи они потомки — римлян или даков), то традиция североафриканская нашла продолжение и почти в наши дни. Достаточно упомянуть марокканских стрелков генерала Франко во время Испанской войны. А марокканские части армии союзников Второй Мировой на Корсике помнят по сей день. Что, правда, не мешает чтить обелиск погибших марокканских стрелков в Патримонии — у его подножия всегда свежие цветы. Впрочем, это характеризует скорее корсиканцев, чем марокканцев…

Не остаётся Квиет без работы и во время Парфянской кампании. Пребывая в абсолютно неясном статусе, он командует сводным отрядом, включающими как «своих мавританских ребят», так и когорты римских легионеров — можно предполагать, не абы каких, а соответствующих соратникам по своим моральным качествам. Который, видимо, неплохо проявил себя в боях с парфянами. Но особенно прославился подвигами при подавлении восстания иудейской диаспоры в оккупированной Месопотамии. Которые, опять-таки, были специально отмечены историками — и римскими, и еврейскими, так как не укладывались в пределы традиционных и привычных зверств той эпохи.

Разумеется, добрейшей души человек, принцепс Траян, оставшийся в памяти потомков как лучший из императоров, не мог не оценить столь специфических навыков Квиета в обращении с ближними. И тот прямо с его подачи становится сначала сенатором, а затем и консулом, хотя, как уже говорилось, официально не занимал никаких военных должностей и не отправлял никаких предыдущих магистратур. То есть и тем, и другим чином он жалуется в обход всех «дорог», исключительно за заслуги, военные и палаческие.

Венцом же его карьеры становится должность наместника Иудеи в ранге проконсула, хотя до этого эта провинция, будучи императорской, управлялась сначала прокураторами, а затем префектами. Причём Квиет вступает в неё во главе своего сводного бандформирования: его назначение в Иудею, кроме награды за службу, вызвано было также и опасениями мятежа, вполне естественными после учинённой в Вавилонии резни.

Так что побуждения Квиета к участию в заговоре очевидны — человеку с такой биографией места в постепенно стабилизируемой империи Адриана просто не было. А вот с последним участником и, вероятно, вдохновителем заговора — Гаем Авидием Нигрином — всё оказывается сложнее. Поскольку он ещё и косвенно связан с нашим историком, то также заслуживает нескольких слов.

Имя Авидия Нигрина нам уже встречалось, на так ли? Его носил легат Ахайи, друг Плутарха и глава «Дельфийской комиссим», участием в которой Арриан начинал (или мог начинать) свою «дорогу почестей». Так вот, интересующий нас сейчас Гай Авидий Нигрин приходился ему родным сыном.

Фамилия Авидиев вошла в высшие сферы римского общества не так давно — при Флавиях. Все четыре известных её представителя — отец и сын Нигрины, отец и сын Квиеты — в разное время были легатами Ахайи. И — ярко выраженными эллинофилами. На почве чего, как предполагается, скорешились с Адрианом, также известным своим пристрастием к греческим традициям. Который, обретя влияние в последнее десятилетие правления Траяна, продвигал их по службе: оба Авидия второго поколения были последовательно консулами (в 110 и 111 годах). А Нигрин, по исполнении должности, становится легатом свежезавоёванной Дакии.

Однако была и другая сторона его деятельности, начавшаяся ещё в правление Траяна. И которую мы бы сейчас назвали чем-то вроде борьбы с коррупцией. Отголоски её донесли до нас «Письма» Плиния Младшего, неоднократно пересекавшегося с Нигрином в своей юридической практике. В частности, в письме к своему другу Юлию Валерию (о котором не известно ничего, кроме того, что он состоял с Плинием в переписке), рассказывая о процессе Непота против Тусцилия Номината (кто это такие, и о чём судились — для нас не важно), пишет:

Прежде, однако, чем стали подавать мнения, Нигрин, народный трибун, произнес красноречивую и содержательную речь: он жаловался, что адвокаты превратили свои выступления в доходную статью, что они за деньги сговариваются с противной стороной, объединяются для ведения тяжб и считают славным делом, раздевая сограждан, крепко и верно наживаться. Он прочел главы законов, напомнил сенатские постановления и в конце сказал: так как законами и сенатскими постановлениями пренебрегают, то надо просить принцепса положить конец таким злоупотреблениям.
Через несколько дней (вышел) указ принцепса, в меру строгий; ты его прочтешь, он есть в официальных сообщениях.

И далее в ряде писем, направленных разным адресатам Плиний Младший (годы его жизни — 61–113, следовательно, все они написаны во времена Траяна) отзывается об Авидии Нигрине как о «прекрасном человеке» и умелом ораторе, а приводимые им подробности свидетельствуют об обострённом чувстве справедливости у него.

Так что вполне возможно, что к участию в заговоре (а, возможно, и его организации) Нигрина побудило убеждение, что он был бы лучшим принцепсом, нежели Адриан — возможно, не лишённое оснований, но обсуждение этого вопроса увело бы нас очень далеко от основной темы.

Реакцию Адриана на информацию о заговоре можно только реконструировать по дальнейшим событиям. А именно — убийством всех четырёх его участников. Как пишет Элий Спартиан,

… Пальма был убит в Террацине, Цельз — в Байях, Нигрин — в Фавенции, Лузий — в пути, — все по приказу сената, против воли Адриана, как он сам пишет в собственном жизнеописании.

Напомню, что Арриан находился в Вифинии, а ответственность за содеянное взял на себя Аттиан. За что и был сурово наказан: спешно вернувшийся в Рим принцепс отстранил его от занимаемой должности префекта претория. После чего направил на другой участок работы, сделав консулом. Предварительно даровав сенаторское достоинство — Аттиан принадлежал к сословию всадников.

Сходные истории мы за последние пару десятков лет столько раз наблюдали вокруг себя, что история эта в комментариях, думаю, не нуждается — sapienti sat, как говаривали её персонажи. Разве что стоит уточнить несколько деталей, одна из которых окажется важной для нашего сюжета.

Логично предположить, что первые агентурные данные о заговоре (или его замыслах) Адриан получает ещё в Сирии. После чего отстраняет Лузия Квиета от командования сводным бандформированием, расформировывает его (командование мавританской частью получает проверенный кадр — Марций Турбон), после чего снимает Квиета с занимаемой должности легата Иудеи и отправляет в Рим, в зону компетенции гестапо префекта претория.

Который в своей второй сводке доводит до сведения патрона, что заговор вышел за рамки обычного диссидентского трёпа, а приобрёл вполне реальные очертания. И надо принимать меры. На что, думаю, многоопытный уже тогда Адриан ответил: Надо — принимай!

И совершенно сознательно отправляется зимовать в Вифинию. Дабы меры эти (а мы уже знаем, какие) никак не ассоциировались с его именем.

Собственно, только факт пребывания принцепса в Вифинии и имеет отношение к нашему сюжету.

Карьера

Мы оставили Арриана в провинции Ахайя, предположительно в качестве делопроизводителя «Дельфийской комиссии». И давайте посмотри, что с ним было дальше. Или — могло быть, и тут, как говорится, возможны варианты.

Вариант первый — по окончании работы комиссии Арриан, завоевав своим ударным трудом благосклонность Нигрина Старшего, входит в круг лиц, особо приближённых к Авидиям и в этом качестве попадает в Рим. Где, в силу принадлежности к этому кругу, оказывается в курсе замыслов «четырёх консуляриев». Наивный <s>чукотский</s> провинциальный юноша (а Арриану после прохождения вигинтивирата 21-22 года), воспитанный в духе патриотизма и преданности идеалам Империи, приходит в негодование. И каким-то образом противодействует замыслам заговорщиков (каким именно — тут уже мы вступаем на почву чистой фантазии). Что обеспечивает ему доверие вернувшегося в Рим принцепса и служит ступенью для последующей карьеры. Которая, как мы скоро увидим, была если не блестящей, то вполне благополучной.

Неплохой сюжет для исторического романа в духе Булвера-Литтона, не правда ли? Особенно если приплести сюда любовную интригу. Например, красавицу-гречанку из Ахайи, родившую ему сына, ставшего в последующем афинским эфебом (к этому я ещё вернусь). Однако мы р<em>о</em>манов не тискаем. Так что обратимся ко второму, более правдоподобному, варианту.

А именно: по прохождении годичного вигинтивирата Арриан возвращается в Никомедию и занимается обычной «предмагистратской» работой для дальнейшей общественной деятельности у себя на родине — ведь таковая существовала в каждом городе Империи, имевшем статус греческого полиса.

Примерно тогда же, как мы уже знаем, в Никомедии появляется Адриан, где проводит некоторое время между окончанием «сарматской» кампании и возвращением в Рим. Поскольку «Вифинское сидение», согласно сделанному ранее предположению, было вызвано чисто «политическими» причинами, никаких особо важных государственных дел у принцепса нет. Так что можно посвятить образовавшийся досуг своим увлечением, каковых у Адриана было три: эллинская литература, теория военного искусства и охота.

Есть много оснований думать, что таков же был круг интересов и Арриана. О его философском образовании уже было сказано, тяга именно к теоретическим аспектам военного дела отразится в его последующих трудах, а об охотничьей страсти свидетельствует написанный в последующем трактат «Наставления охотнику».

И вот тут легко представить, что принцепс, предающийся досугу и, вероятно, окружённый в основном солдафонами охраны, обратил внимание на молодого человека из хорошей семьи, к тому же римского гражданина, успевшего послужить отечеству, владеющего литературным аттическим наравне с латынью, да ещё и разделяющего его интересы. Что почти в любой другой ситуации было бы если не невозможно, то крайне маловероятно: уж слишком большое расстояние (в том числе и в прямом смысле) отделяло повелителя Рима от выходца из семьи, пусть и лучшей, но заштатного города.

Исходя из информации о последующем времени (точнее, из её отсутствия), надо думать, что между Адрианом и Аррианом особой близости не сложилось — как известно, первый имел к этому явную склонность, не скрывал её, и потому все его интимные друзья известны. Но личное знакомство с принцепсом дало толчок карьере Арриана в качестве императорского чиновника-«выдвиженца».

О большей части деятельности Арриана в этом качестве никаких сведений не сохранилось. По аналогии с <em>cursus honorum</em> большинства его коллег по ремеслу и рангу можно предполагать, что он чередовал административную работу провинциального масштаба с военной службой легионного звена. А время от времени, как тогда часто практиковалось, он занимал должности, требующие совмещения того и другого. Существуют свидетельства, что бросало его при этом <s>от Амура до Туркестана</s> по разным провинциям империи. Однако в рамках нашей темы нас будут интересовать только две из них, о чём речь пойдёт чуть позже.

А пока заметим, что служба Арриана была увенчана званиями и регалиями — как я уже говорил, не экстраординарными, но вполне «соответствующими чину»: титулом «славного мужа» (<em>vir clarissimus</em>), сенаторским званием и консульской должностью. Поскольку он был не одним из ординарных консулов (то есть магистратов-эпонимов), а так называемым консулом-суффектом, время исполнения им этой должности точно не известно: в литературе можно найти датировки от 121 до 130 года. Но самая вероятная дата — 125 год.

Вершина

А теперь вернёмся к тем двум эпизодам карьеры Арриана: которые, как я уже сказал, представляются самыми интересными в рамках нашей темы.

Изрядную, если не большую, часть своего правления Адриан провёл в разъездах по Империи, в которых он совмещал приятное с полезным — как бы мы сейчас сказали, туризм, в том числе и экстремальный, и решение государственных дел. В этих поездках он сопровождался группой особ, более чем прил<em>и</em>женных к принцепсу. Арриана, как я уже предположил ранее, среди не было — он нёс вахту на военно-административных постах. Но, возможно, что было одно исключение.

В 124 году происходит очередной конфликт с Парфией, грозивший вырасти в <s>международный фарс</s> крупномасштабную войну. Дабы не допустить её, принцепс прерывает свой очередной вояж и отправляется в Сирию. Вот тут-то, возможно, ему и понадобился Арриан — не как спутник по турпоходу, а как солдат и чиновник. Но основании чего я делаю такое предположение? Приведу цитату из <em>Анабасиса Александра</em>:

<blockquote>
Подобным же образом все утверждают, что последняя битва с Дарием … произошла при Арбелах … но Арбелы отстоят от места последнего сражения между Александром и Дарием на 600 стадий или на 500 стадий. Птолемей и Аристобул говорят, что эта последняя битва произошла у Гавгамел возле реки Бумела. Если можно представить себе, что она произошла при Арбелах, отстоящих на таком расстоянии, то можно утверждать, что саламинская битва случилась у Коринфского перешейка, а битва при Эвбейской Артемизии — у Эгины или Суния.
</blockquote>

Человек, для которого разница в сто с копейками километров (римский стадий — 185 м) видится существенной, явно не тот, для которого

<blockquote>
что Соловец, что Мурманск — одно и то же
</blockquote>

То есть представляющий ситуацию не понаслышке. И хотя на месте самой битвы при Гавгамелах Арриан, скорее всего, не был (эти земли отошли к Парфии после смерти Траяна), но вполне ориентировался в пространстве. В отличие от упоминаемых им там же более иных авторов.

Когда Арриан мог бы ознакомиться с географией Сирии и Северной Месопотамии? Как уже говорилось, часто предполагается (а иногда и утверждается), что он был участником Парфянского похода Траяна. Но никаких свидетельств тому нет. А если следовать предположению, высказанному ранее, это невозможно.

Так что единственным моментом для такого знакомства оказывается время миссии Адриана. Которая, кстати, завершилась вполне тихим и мирным урегулированием конфликта. И не после этого ли Арриан был удостоен должности консула?

Венцом карьеры Арриана стала должность легата Каппадокии — провинции на северо-восточном рубеже Империи. Это был очень ответственный участок работы — земли провинции были постоянно угрожаемы и соседними армянами, и стоящими за ними парфянами. Но во времена Арриана реальная угроза исходила от аланов, вторгавшихся через кавказские перевалы и буферную Иберию. И поэтому под командованием легата провинции было весьма крупное войсковое соединение — силы его оцениваются примерно в 20000, — включавшее легионеров, различные легковооружённые подразделения, кавалерию, а также каппадокийских ополченцев.

Правда, столкновение с аланами не состоялось. Отягчённые добычей во время своего рейда по Армении, Албании и окраинам Каппадокии, боя они не приняли. Однако этот эпизод биографии Арриана интересен нам тремя моментами.

Во-первых, очевидно, что за предшествующие годы службы он успел накопить изрядный военный опыт — иначе просто не был бы назначен на должность легата угрожаемой провинции. Во-вторых, этот опыт включал в себя командование крупными и разнородными воинскими формированиями, примерно такими же, как армия Александра во время его похода. Кстати, и численность её, например, в битве при Гранике была лишь не намного больше — 30-35 тысяч.

В-третьих же, и для нас главных, Арриану довелось иметь дело с армией одного из ираноязычных народов, близкородственных тем, с предками которых сталкивался Александр в «согдийской» фазе своего похода. То есть с их вооружением и тактикой он был достаточно знаком.

Иными словами, описывая историю похода Александра, Арриан, как говорится, владел материалом. И весь этот материал отразился в его сочинении. Которое он напишет по выходе в отставку.

На закате

Легатству в Каппадокии суждено было стать не только венцом, но и концом карьеры Арриана. В 137 году он оставляет эту должность, вероятно, в связи с истечением срока полномочий — предположение об опале не имеет под собой никаких оснований. А может быть, это происходит в связи с переводом на другую работу, ещё более ответственную. Если так — мы уже не узнаем, на какую. Потому что в 138 году умирает Адриан, принцепсом становится Антонин Пий, а Арриан покидает императорскую службу.

О причинах этого можно только гадать. Предположение, что он стал жертвой «чистки кадров», устроенной новым принцепсов, оснований лишено. Антонин был усыновлён Адрианом и назначен преемником, по его смерти вступил в свои права вполне бескровным, хотя и не совсем бесконфликтным, путём, оказал предшественнику все возможные посмертные почести, вплоть до причисления к лику богов, за что и получил своё прозвище (<em>pius</em> — благочестивый). И, наконец, просто нет сведений ни о каких кадровых перестановках при смене власти.

Так что, скорее всего, Арриан мог бы продолжать свою карьеру и при Антонине — ведь ему, если принять верхнюю дату рождения, немного за сорок (да и при нижней — всего около полста). И возможно, даже более успешно, чем при предшественнике.

Антонин, в отличие от Адриана, был сугубо штатским человеком, но при этом не лишенным желания прославиться на военном поприще. Для чего ему требовались испытанные и преданные люди. Так что, чем чёрт не шутит, не уйди Арриан со службы, именно он, а не Квинт Лоллий Урбик, провёл бы северный предел Империи в Британии, именуемый Валом Антонина.

Однако тут уже я впадаю в крамолу альтернативной истории, чего обещал не делать. Так что случилось то, что случилось: Арриан покидает службу. И на правах автора настоящего сочинения я рискну высказать догадку о причинах этого поступка: Арриан просто потерял интерес к дальнейшему карьерному росту. И у него появилось непреодолимое желание претворить накопленный опыт в литературную «нетленку». Как мы скоро увидим, это ему удалось.

К собственно биографии Арриана остаётся добавить немногое. Он поселился в Афинах, получил формальное афинское гражданство, был посвящён в Элевсинские мистерии — своего рода знак признания «совсем своим».

В 147 году Арриан был архонтом-эпонимом — старшим в коллегии архонтов, именем которого обозначался год. Некогда это было высшее должностное лицо города, ныне же просто носитель абсолютно почётного титула. И к тому же не выбираемый по жребию, а, как правило, назначаемый принцепсом. Что, опять-таки, исключает какие-либо конфликты Арриана с Антонином при отставке.

arrian
Арриан (предположительно), Национальный музей в Афинах

Далее, в 166 и в 169 годах, Арриан избирается членом Буле — городского совета Афин. Это тоже было знаком почёта — но уже со стороны сограждан. И после этого имя Арриана нигде более не встречается. Так что когда закончился его жизненный путь — ещё менее ясно, чем когда он начался.

Не густо и сведений о его личной жизни. Можно лишь утверждать, что по крайней мере в свой Афинский период он был женат: его сын фигурирует в списке афинских эфебов и, следовательно, был урождённым афинским гражданином (так что любовный эпизод из гипотетического романа, обозначенный ранее, отпадает).

Добавить комментарий