Алексей Федорчук
Ряд исследователей считает Арриана прямым последователем Ксенофонта — не случайно он использовал его имя в качестве собственного псевдонима. Однако обратится к Ксенофонту и его творчеству заставляет и ещё два соображения.
Во-первых, «Анабасис Кира» — чуть ли не единственное сочинение того времени из дошедших до наших дней, в котором описываются военные действия, как говорится, «изнутри». Причём — почти все их аспекты. Те же немногие, которые не описаны прямым текстом, легко угадываются между строк. Та же особенность свойственна и Аррианову «Анабасису Александра».
И второе соображение — именно «Анабасис Кира» послужил источником информации при подготовке Персидского похода сначала Филиппом, затем Александром. Некоторые историки даже полагают, что сама идея реальности большого похода на восток, вглубь Персиды, зародилась в Греции и заимствовалась в Македонии под влиянием сочинения Ксенофонта. Учитывая, что последний находился при армии Агесилая во время его успешных рейдов в Малой Азии, это представляется вполне вероятным.
Биографии Ксенофонта и Арриана на первый взгляд весьма похожи. Судя по косвенным данным, Ксенофонт происходил из афинской семьи не только аристократической по происхождению, но и очень не бедной по состоянию. Можно предполагать, что в детстве и ранней юности он получил соответствующее образование и хорошую военно-спортивную подготовку. Затем, как приличествовало юноше его положения, он совершенствовал свои философические познания. И не абы как, а в кружке Сократа, из которого вышли, с одной стороны, афинские политические деятели, в последующем весьма одиозные, такие, как Критий, Хармид и Алкивиад, а с другой — несомненные философы. В числе их — Платон, Аристипп, Антисфен.
Судя по дальнейшим событиям, Ксенофонт примыкал скорее к философам, но связи с «политиками» бросили его в омуты войны. После поражения Афин в Пелопонесской войне, последовавших затем гражданских смут, включавших, в том числе, знаменитое правление Тридцати тиранов (возглавляемых Критием) и финальное торжество демократии на руинах Архэ сделали пребывание Ксенофонта в родном городе небезопасным. И он принимает предложение своего друга — Проксена из Фив, одного из греческих стратегов, набиравших наёмников для Кира Младшего, примкнуть к авантюре последнего. Целью которой было свержение «действующего» царя Персии Артаксеркса II.
Итак, Ксенофонт примыкает к отряду Проксена, входившего в греческий экспедиционный корпус армии Кира Младшего. И проходит с ним весь путь — сначала от Сард до битвы при Кунаксе, в которой армия Кира, благодаря греческим гоплитам, одерживает победу, но в которой сам Кир гибнет. Затем — отступление «десяти тысяч» к берегам Понта Эвксинского. И наконец, прорыв к греческим колониям проливов.
После этого Ксенофонт поступает на службу к спартанцам — сначала к стратегу Фиброну, затем к царю Агесилаю. С последним его связывали дружеские отношения. И Ксенофонт активно участвовал в большинстве его походов — сначала в Малой Азии против персов, потом — в Греции против любых врагов Спарты, в том числе и против Афин. Где он был объявлен врагом народа, то есть виртуально приговорён к смерти и вполне реально — к конфискации имущества.
Справедливости ради надо отметить, что заочный приговор Ксенфонту был вынесен ещё в то время, когда он на спартанской службе воевал вроде бы как с врагом всех эллинов — то есть с персами. Однако последние в тот момент времени были афинянам лепшими корешами. Ибо афиняне, хваставшиеся некогда тем, что победа в Греко-Персидских войнах одержана благодаря им, нынче пытались взять реванш за поражение в войне Пелопонесской на персидские деньги. Агесилай, покидая в 394 году Малую Азию, где он одержал серию блистательных побед над персами, сказал по этому поводу,
… что персидский царь изгоняет его из Азии с помощью десяти тысяч стрелков.
Как поясняет донёсший до нас эти слова Плутарх,
…персидские монеты чеканились с изображением стрелка из лука … такова была сумма, доставленная в Афины и Фивы и разделенная между народными вожаками, чтобы они подстрекали народ к войне со спартанцами.
Иными словами, после возвращения Агесилая из Малой Азии у Ксенофонта просто не было другого выхода, как сопровождать спартанского царя во всех его греческих кампаниях, против кого бы они не велись. Агесилай же был известен приверженностью своим друзьям. Плутарх пишет, что
Агесилай во всем прочем строго придерживался законов, но когда дело касалось дружбы, считал неукоснительную приверженность справедливости пустой отговоркой.
И потому можно почти уверенно считать, что, когда Ксенофонт решил, после двадцати лет, проведённых в походах и войнах, как говорится, «выйти в отставку», именно настоятельному содействию со стороны Агесилая он обязан поместью в одной из подконтрольных Спарте областей Пелопонесса (Элиде — той самой, в которой проходили Олимпийские игры). А если вспомнить, что реальная власть в Спарте принадлежала отнюдь не царям, и даже не старым хрычам — геронтам, а (относительно) молодым, честолюбивым и не чуждым своекорыстия чиновникам — эфорам, можно только догадываться, какая закулисная деятельность велась вокруг этого беспрецедентного для Спарты тех лет (да, насколько я знаю, и последующих тоже) подарка.
Как бы то ни было, где-то в возрасте около пятидесяти лет Ксенофонт получил, как казалось, гарантированный источник средств к существованию (отнюдь не нищенскому), причём в максимально безопасном (разумеется, по тем временам) месте, и досуг, достаточный для занятия литературным трудом. Коему и предавался, по прикидкам историков, в течении примерно десяти лет.
А потом начинается очередной катаклизм — Беотийская война, или война за гегемонию Фив. И во время одного из рейдов фиванцев по Пелопонессу Ксенофонт вынужден бежать из своего поместья. Правда, появление очередного претендента на гегемонию в Элладе сблизило двух былых врагов — Афины и Спарту. И Ксенофонт получает прощение в своём отечестве, ему возвращаются все права (но вряд ли — ранее конфискованное имущество), в том числе и право возвратиться на родину. Воспользовался ли он им — достоверных сведений нет. Как и вообще сведений о его жизни после Беотийской войны…
Таким образом, основные вехи жизненного пути Ксенофонта и Арриана совпадают, не так ли? Оба происходят из «хороших семей», оба в юности изучают философию под руководством популярных в соответствующее время наставников. Затем оба становятся солдатами и изрядную часть своей жизни проводят в походайх и войнах. А затем, в зрелом возрасте, удаляются на покой, где занимаются литературным трудом.
Однако, как уже было сказано, это только на первый взгляд. Ибо редкий древнегреческий (тем более афинский) юноша «из хорошей семьи» не отдал дань занятиям философией. Мало кого из них по достижении «взрослого» возраста не затягивала та или иная война, переходившая одна в другую. И, наконец, занятие литературной деятельностью на старости лет для людей такого происхождения и биографии тоже не было чем-то уникальным — если, конечно, позволяли обстоятельства.
Биография же Арриана тоже была вполне типичной для лиц его времени и его происхождения. Кроме, разве что, последнего этапа, литературного: в отличие от греков, римские военные и администраторы «на покое» обычно сочинительством не злоупотребляли. Разве что, сидя «пенсионерами» в своих имениях, писали, подобно Катону Старшему, общественно-полезные труды — о том, как надо разводить маслины с виноградом и обращаться с рабами.
Как раз наоборот, внимательный читатель заметит скорее различия в каждом этапе жизненного пути наших героев. Для Ксенофонта юношеское увлечение философией было, по видимому, очень глубоким, наложившим отпечаток на всё его жизнь: не случайно он возвращается к ней при первой же возможности. И пишет свои «сократические» сочинения, к которым относился не менее серьёзно, чем к мемуарам, историческим трудам и «тематическим статьям» по военному делу.
Напротив, для Арриана, похоже, философия была просто более или менее обязательной ступенью в образовании, подобно современным «корочкам» престижного вуза. А его изложение взглядов Эпиктета носит характер конспектов «для личного пользования»: все исследователи их сходятся во мнении, что для публикации они не предназначались.
Военная карьера Ксенфонта — следствие стечения политических обстоятельств: свержение «тридцати тиранов», один из которых, Критий, был его «однокашником» по кружку Сократа, вынуждает его покинуть Афины, фактически спасая свою жизнь. Очередная афинская «демократия», мягко говоря, без восторга относилась к лицам, связанным с прежним режимом. Ведь и главным, хотя и закадровым, пунктом обвинения Сократа были вовсе не богохульство и вольнодумство, а тот факт, что он являлся учителем «врагов народа» — Алкивиада и Крития.
Так что Ксенофонт вполне резонно предположил, что самым безопаасным местом для него будет лагерь экспедиционного корпуса десяти тысяч. Тем более, что один из предводителей оного, Проксен, был его личным другом. И позволял ему, по крайней мере по началу, пребывать там в роли «ООНовского наблюдателя».
Арриан же поступает на службу Империи вполне закономерно, в рамках обычной «дороги почестей». И проходит её вполне ординарно, хотя и успешно. Правда, некоторая доля случайности — предполагаемой знакомство с принцепсом Адрианом — и тут могла иметь место быть. Но роль её свелась, скорее всего, только к «первому толчку».
Наконец, для Ксенофонта литературная деятельность на последнем этапе была всего-навсего возвращением к «довоенной» жизни — не случайно «сократические» сочинения занимают столь значительное место в его наследии. Для Арриана же она была, скорее, обобщением накопленного жизненного опыта и попыткой спроецировать его вглубь веков. Можно только догадываться, какое раздражение у профессионального военного и администратора вызывали описания похода Александра, составленные «штафирками» — кабинетными философами и придворными лизоблюдами-панегиристами.
Так что предположение, что Арриан сознательно пытался повторить жизненный путь Ксенофонта, на мой взгляд, лишено оснований. Так почему же первый использовал в качестве псевдонима имя второго? А в «Анабасисе Александра» просматривается влияние «Анабасиса Кира», вплоть до совпадения названий?
На первый вопрос легко предложить ответ по аналогии. Например, почему прадед маршала Блюхера, отставной солдат — ветеран Крымской войны, получил свою фамилию? Вовсе не из-за родства с прусским полководцем. По легенде, вернувшись в родную деревню, он весьма важничал и, что называется, «звенел медалями». Вот кто-то из односельчан и сказал: «Ну форменный фельдмаршал Блюхер» (по другой версии, эту фразу произнёс его хозяин-помещик). Кличка «приклеилась», а после отмены крепостного права и последовавшей «паспортизации» крестьян стала фамилией.
И вполне вероятно, что Арриана прозвали «форменным Ксенофонтом» за его образованность, в том числе в теории военного дела, его сослуживцы — римские офицеры. Среди которых преобладали легкомысленные юные «древнеримские римляне из хороших семей», отбывавшие обязательный ценз перед началом политической карьеры, с одной стороны. И службисты-центурионы, выходцы из солдат, — с другой. Глубиной образования ни те, ни другие обычно похвастаться не могли — а остальное легко домыслит читатель.
Как часто бывает, прозвище, данное как бы в насмешку, прикипая к его носителю, становится, напротив, чем-то вроде почётного титула. Так что ничего необычного в том, что Арриан, выйдя в отставку, использовался его в качестве литературного псевдонима, я не вижу. Аналогично, поступил, например, известный враг народа и очернитель нашей истории Виктор Суворов.
Что же до вопроса о влиянии Ксенофонтова «Анабасиса» на «Анабасис» Арриана — тут ответить ещё легче. Во-первых, оно несколько преувеличено. Это произведения абсолютно разных жанров. Первое — мемуары очевидца событий, написанные, в первую очередь, для того, что нынче называется самопиаром. Никакого осуждения я в это слово не вкладываю: самопиар — необходимая составляющая деятельности любого литератора. Сочинение же Арриана — реконструкция исторических событий, основанная на отборе заслуживающих доверия источников, преломлённых через призму личного опыта в сходных обстоятельствах. Ну а про побуждения к его сочинению я уже сказал несколькими абзацами ранее.
Что же до стилистического влияния «Анабасиса Кира» на «Анабасис Александра» — оно легко объяснимо: простой и выразительный стиль Ксенофонта очень подходил к затрагиваемой Аррианом теме. И тот, и другой просто писали в стиле военного рапорта и боевого приказа.
Ну а совпадение названий… Слово «Анабасис» — да, благодаря Ксенофонту, но стало нарицательным ещё во времена древнегреческих греков, как остаётся им до сих пор. Так что тут «Анабасис Александра» и «Будейовицкий анабасис Швейка» находятся в одинаково положении. И считать их подражаниями Ксенофонту оснований не больше, чем рассматривать Рафаэля Саббатини как прямого последователя Гомера…
Так что при внимательном рассмотрении между Ксенофонтом и Аррианом оказывается не так уж много точек соприкосновения — ни в жизни, ни в творчестве.