Алексей Федорчук
Спровоцированный постами про героическую борьбу с зайцами, а также про невинно убиенных белых медведей, но и подстрекаемый Юрием Дубиком, вспомнил историю сорокалетней давности, про своё участие в сохатином сафари.
Итак, полевой сезон 1975 года. Мы, как один человек, нога в ногу с другими доблестными советскими геологами, ищем очередной железий, без которого в данный исторический момент Родина ну никак не может. Ищем по всем её необъятным тогда просторам. Конкретно мы занимаемся этим в Восточной Якутии, базируясь на посёлок Усть-Нера, Оймяконский район этой Автономной Социалистической Республики. В производственном отношении — вотчина Верхне-Индигирской геологоразведочной экспедиции, сокращённо ВИГРЭ.
Мы, то есть отряд ИМГРЭ МГ СССР, в составе четырёх человек: Лора Прушинская — начальник, Борис Манучарянц — геолог, девушка-повариха (напрягаю память вспомнить имя — пока не смог, но вспомню со временем; в лицо бы точно узнал). Ну и скромный автор этих строк — в то время бичующий скубент (или скубентствующий бич).
Дислокация: верховья реки Эльги (левый приток Индигирки), какой-то из левых её притоков, название то ли забыл, то ли на двухсотке в разграфке 42-го года его и не было. Короче говоря, под водоразделом Верхоянского хребта, так называемая Адыча-Тарынская зона разломов. В которой этого позарез нужного железия, по прогнозам — хоть ухом ешь, хоть сортиры отделывай.
Диспозиция: в радиусе двух-трёх километров друг от друга — лагеря трёх отрядов: съёмочный отряд групповой (иначе авиадесантной) партии ВИГРЭ (из Неры, то есть) — четыре человека; гидрогеохимики Якутского территориального управления — восемь человек (из Якутска, соответсвенно), ну и мы, выше поименованные.
Временная метка — начало сентября, что в контексте дальнейших событий немаловажно.
Ну, каждый отряд своим делом занимается: съёмщики — снимают, гидрогеохимики — гидросеть опробуют, ну а мы — чем-то типа коренной металлометрии занимаемся, на предмет изыскания того самого железия. То бишь — в маршруты ходим. Все остальные, разумеется, тоже. Кто подальше (съёмщики), кто поближе (гидрогеохимики), а мы как-то средственно, и не очень далеко, и не совсем близко, километров так за 10–20.
И вот возвращаемся мы с Борькой как-то из маршрута, уже не то что темень, но слегка сумерки, и встречаем ребят-гидрогеохимиков. И рассказывают они нам завораживающую историю: тоже, мол, идём из маршрута — и на лося напоролись. Четыре раза стреляли из карабина — видимо, не попали, ушёл.
Ну, Борька — уши востро, слушает, как разошлись — он по кустам, следы крови искать. И тут надо сделать маленькое отступление.
Борис Осепович Манучарянц — мы с ним, можно сказать, товарищи по жизни потомственные: деды наши рука об руку с басмачами дрались, отцы — полжизни вместе проработали. Ну а мы — на Хайдаркане росли, в соседних дворах. Ну и потом судьба сталкивала — и на Чаткальщине (где пик Аделунга — там Борькина фотка), и на Заравшанщине, на Шинг-Магианских озерах, и на Алае, где месторождение Абшир и Тегермачский аллохтон. Вот и в Якутии пересеклись.
Борька — геохимик-рудник, специалист по…, звания там и регалии всякие. Но в контексте нынешнем не важно всё это. А важно — что страстный охотник-спортсмен. В самом лучшем, спортивном, смысле слова. Из тех, про которых Джон Хантер писал: за уникальный трофей готовы не то что дьяволу душу продать — тело отдать на съедение любому гнусу. Если чего — я без всякой иронии. Не из тех он, кто будет на фоне убиенных зайчиков фотографироваться, или с вертолёта по козлам-баранам палить, как в тире. В общем, охотник-спортсмен par excellence.
Ну так вот, хоть и сумерки уже были серъёзные, отыскал Борька и следы того сохатого, и пятна крови. И говорит: ранен, значит, завтра по утрянке выйдем и найдём.
Вернулись в лагерь уже совсем затемно, камни бросили, камералка — по… боку, давай собираться. И тут ещё одно отступление. Аккурат в этот год был очередной тур борьбы с незаконно хранимым оружием (кажется, второй на моей памяти). А у нас, кроме казёнки и Борькиной легалки (он же член охотобщества и тогда был даже мозгом какой-то из его ячеек), нелегалок — до… достаточное количество (как и у всех тогда на Северо-Востоке, впрочем).
Ну и когда ехали мы на машине на прииск Маршальский (откуда забрасываться в места указанной дислокации должны были), на паромной переправе через Индигирку попали мы под рейд ДНД и местного отдела МВД. Честно сдали им половину своего нелегального арсенала (ружья, которые ещё перед битвой при Гросс-Егерсдорфе в утиль списали). Ребята были довольны — типа план на нас одних перевыполнили, акт составили; даже обещали штраф на контору не присылать (и, кстати, обещание выполнили).
Ну и мы довольны были. Потому как всю боеспособную нелегалку притырили. Не очень чтобы очень, негде было. Искали бы серьёзно — нашли бы. Но отвлекающий маневр в виде добровольной сдачи ржавого оружейного антиквариата сработал: мужики галку поставили, повода искать не было. Да и не хотелось им особо — потому как сами такие же, законопослушные, были…
Но следствием этого эпизода было то, что оружие и «лишний» боеприпас мы притырили так хорошо, что, приехавши на Маршальский и отправив машину обратно в Неру, про него банально забыли. В оправдание чего могу только сказать, что по дороге попали в обвал на дороге, расчищали руками и колами, по приезде, уже почти ночью, оргдела закружили.
И в итоге остались мы с двумя стволами: официальной казённой мелкашкой, ТОЗ-17, и Борькиным ИЖ-27, в охотбилете записанным — вертикалкой 12-го калибра. К первой было две обоймы (в каждой пять, если не изменяет память, патронов, плюс, в нарушение всего и вся, патрон в патроннике), ко второму — восемь патронов с пулями Майера. Нет, были, конечно и гильзы, и порох, и свинец, но не заниматься же снаряжением патронов всю ночь. Решили, что наличного хватит.
В пять утра Борька меня будит, говорит: курить не будем, чтобы зверь не учуял, чаи-кофеи распивать — баловство, почапали, мол. И пошли туда, где Борька следы и кровь нашёл (уже не то что светло стало, но так, серовато, кое-что видно). Ходим вокруг кругами, да около, радиус увеличивая, высматриваем. И тут куст заколыхался, и эта зверюга прямо перед нами, метрах в двадцати, а то и меньше. Он, оказывается, никуда за ночь не ушёл, а тоже ходил вокруг.
Это, доложу я вам, было зрелище. Видел я до того лосей в Подмосковье. В Тушино, где одно время жил, они не то что на МКАД выходили — но заходили и за неё, в леспопосадки, к самым нашим домам подходившие (кто те места знает — это что за линией 6-го трамвая начинались). Производили, конечно, впечатления — но не так чтобы очень: олень и олень, только побольше. А тут, в кусту, да ещё в предрассветной такой дымке — стоит что-то такое огромное, горбатое, на мамонта смахивающее. И не просто стоит, а двигается — параллельно нам, плавно так, вроде бы как нехотя, а моргнуть не успеешь — и он вон уже где. И таким беспомощным себя чувствуешь со своей мелкашкой, у которой-то выстрел — как щелчок пальцами.
Начали мы с Борькой в него палить — он из ружья (оно-то громко стреляет, что бодрости придаёт, дух укрепляя), я из мелкашки. А зверь себя очень странно ведёт. То на нас двинет, с явными такими не очень ласковыми замыслами (сентябрь ведь, гон у них, то есть за отсутствием баб-с лосиного племени они своё либидо сублимировать кем угодно готовы). То — наоборот, развернётся, и в кусты сховаться норовит. И всё, повторяю, плавно, как в замедленном кино — но на самом деле быстро, насколько возможно. И даже, как в партитуре Ференца Листа, ещё быстрей.
Ну в общем, и Борька, и я немножечко знали, с какого конца за ружьё берутся, и не очень чтобы промахивались. Так что в конце концов повалился зверь на передние ноги. Но голову держит, и рогами грозно так поводит: мол, не подходи, пришибу.
Считаем свой боезапас. Борька семь пулевых на зверя извёл, один остался, у меня две пустых обоймы и патрон в стволе (тот самый, притыреный — всё-таки нарушение ТБ иногда бывает оправданным).
Ну чего делать, подходим вплотную, я, типа как Борьку опередить (если зверь таки прикидывается, оставшаяся пуля Майера в упор — последний шанс его остановить), стреляю, ствол в ухо просунув. Он мордой в землю ткнулся, но ещё головой довольно резво мотает. Но окончательно умер, когда Борька ему ножиком горло перерезал. Да и то не сразу. И рогами до последнего поводил. В общем, как у Михал Юрьича:
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу.
А потом пошли мы мужиков звать, и якутян, и неровцев, разделывать (мужиков у нас на три отряда было десять рыл). И в ходе этого высокоэстетичного занятия всё стало ясно с нашим сохатым. Якутяне, что накануне в него стреляли, попали все четыре раза. Но: карабин у них был старый, с дальстроевских, небось, времён. Собственно, не карабин, а драгунка, но в данном контексте это не важно. А важно, что нарезы сточились, и клал он пули, как все якутские боги на души своих почитателей положат. И в итоге одна пуля пробила лопатку и застряла под второй. По пути развернувшись и превратив лёгкие в нежный мясной фарш. А вторая — в живот, и сделала из желудка с его содержимым такой мясно-вегетаринанский салат.
В общем, когда мы с Борькой затевали своё сафари — не жилец он уже был, этот сохатый. Потому и вёл себя так: сентябрьский инстинкт вёл его мочить нас, супостатов, чтобы до сортира не добежали. А плохое самочувствие советовало — сховаться куда подальше. Но ведь всё равно — драться пытался до последнего…
А на счёт того, что огромным зверь показался — так это не потому, что у страха глаза велики были. А проверилось потом экспериментально, можно сказать — высокопрецизионно. Ибо разделали мы его, не считая всякой требухи и вытребенок, на десять примерно одинаковых кусков. По количеству лиц мужеска полу — и каждое лицо свой кусок потащил до якутянского лагеря (как самого ближнего) на собственном горбе. И было в каждом из этих кусков килограмм эдак по сорок — если и ошибаюсь, то плюс-минус на пару-тройку кил (каждый, таскавший грузы в рюкзаке, знает чувствительность метода собственной хребтины и точность воспроизведения результатов таких экспериментов).
То есть получается, что убойного весу в этом сохатом было килограмм 400. Пересчитывать его в живой не возьмусь за некопенгаген. Но замечу только, что, согласно легендам, в каких-то справочниках по рекордным охотничьим трофеям для пенжинского и северо-американского лосей фигурируют числа около 700 кг. Так что наш сохатый был к тому близок.
А потом мясо было поделено по братски между тремя отрядами. И начался период его поедания: каждый вечер после маршрутов два отряда шли в гости к третьему, где готовилось какое-либо фирменное блюдо: пельмени там, котлеты, шашлык по-карски, нога, запечённая в крафт-бумаге, и так далее. Но это уже относится к кулинарному циклу.