Андрей Кротков
Жизнь советского общества всегда отмерялась и разграничивалась политическими вехами. Московские шестидесятые годы не стали исключением. Они начались не по календарю, преждевременно – в 1957-м, с Московского международного фестиваля молодёжи и студентов, – и закончились тоже преждевременно, в 1968-м, со вторжением советских войск в Чехословакию.
Социальная атмосфера московских шестидесятых была похожа на мозаичную картину. То время нельзя припечатать строгим определением или окрасить однотонным, без оттенков, цветом. Именно потому оно и запомнилось современникам. А ещё запомнилось потому, что сменившие его семидесятые и восьмидесятые годы были всего лишь вариациями на тему шестидесятых. В так называемую «эпоху застоя» некоторые явления шестидесятых сохранились и развились до уродливых крайностей, другие съёжились и ушли в подполье, третьи обратились в собственную противоположность.
Детям и подросткам московских шестидесятых начальная пора жизни запомнилась как время мирное и размеренное. Всё шло своим чередом, без резких толчков и потрясений. Никого ни к чему не принуждали, героизма и жертвенности не требовали, снять и отдать последнюю рубашку не призывали. Мальчики середины тридцатых рвались воевать в Испанию – а мальчикам середины шестидесятых было в высшей степени наплевать на войну во Вьетнаме. Можно было спокойно учиться в школе, сытно есть, вдоволь читать, вдоволь играть с друзьями в любимые игры – и быть уверенными, что завтра будет если не лучше, чем вчера, то во всяком случае не хуже. Скорее всего, именно поэтому дети и подростки шестидесятых, не познавшие ада и не увидевшие рая, в абсолютном большинстве уверенно вписались в последующие годы, а к жестокой ломке девяностых отнеслись философски спокойно. Их, с детства не приученных удивляться, в зрелом возрасте по-прежнему ничто не удивляло. Они прочно усвоили, что смысл жизни заключается в ней самой, что никакого другого вложенного смысла в жизни нет, и что прожить её надо хотя бы потому, что другой жизни не будет.